– Надеюсь, это не приглашение к обеду, – заметила Рут, – потому что это я уже ела на завтрак.
Все посмотрели на нее, и она ухмыльнулась:
– Ну, может, это было яйцо.
Они опять повернулись к Мирне.
– Может, это была не сковородка, – продолжала Рут. – А стакан. И теперь, когда я это вспоминаю, это было вовсе не яйцо.
Они снова посмотрели на Рут.
– Это был виски.
Они снова повернулись к Мирне, и та объяснила данный психологический феномен.
– Я всегда презирала себя за то, что так долго терпела, позволяла Лилиан меня обижать. Нужно было уйти раньше. Больше я такого не допущу, – заявила Клара.
К ее удивлению, Мирна ничего не сказала на это.
– Гамаш наверняка думает, что это сделала я, – добавила Клара после паузы. – В общем, я в заднице.
– Не могу с этим не согласиться, – сказала Рут.
– Да нет же, – возразила Доминик. – Как раз наоборот.
– То есть?
– У тебя есть кое-что, чего нет у Гамаша, – объяснила Доминик. – Ты знаешь мир искусства, и ты знаешь большинство людей, которые были у тебя на вечеринке. Какой у тебя самый главный вопрос?
– Кроме вопроса, кто ее убил? Что Лилиан делала здесь?
– Отлично, – сказала Доминик, вставая. – Хороший вопрос. Почему бы нам не задать его?
– Кому?
– Гостям, которые еще остались в Трех Соснах.
Клара задумалась на секунду.
– Попробовать стоит.
– Пустая трата времени, – заявила Рут. – Я по-прежнему считаю, что ты ее и укокошила.
– Ты осторожнее, старуха, – пригрозила Клара. – Ты у меня следующая.
Бригада криминалистов встретила старшего инспектора Гамаша и инспектора Бовуара в квартире Лилиан Дайсон в Монреале. Пока они снимали отпечатки пальцев и собирали пробы для исследования, Гамаш и Бовуар осмотрели жилище.
Это была скромная квартира на верхнем этаже трехквартирного дома. В районе Плато-Мон-Руаяль не строили высоких домов, а потому квартира Лилиан, хотя и маленькая, была светлой.
Бовуар быстро прошел в главную комнату и принялся за работу, но Гамаш не спешил. Ему нужно было почувствовать это место. Воздух здесь был спертый. Из-за масляных красок и закрытых окон. Мебель старая, но отнюдь не винтажная. Такую можно увидеть в офисах Армии спасения или на обочине дороги.
На паркетных полах лежало несколько небольших выцветших ковриков. В отличие от тех художников, что заботятся об эстетике своего жилища, Лилиан Дайсон, похоже, была безразлична к тому, что находится в этих стенах. Но она не была безразлична к тому, что висит на стенах.
Картины. Светлые, ослепительные картины. Не яркие или цветистые, а ослепительные в своих образах. Она собирала их? Может, покупала у приятеля-художника в Нью-Йорке?
Гамаш подошел ближе, прочел подпись.
Лилиан Дайсон.
Старший инспектор отошел назад и, удивленный, принялся разглядывать картины. Их написала убитая. Он переходил от картины к картине, читал подписи и даты. Но сомнений у него уже не оставалось. Стиль был такой яркий, уникальный.
Все это написала Лилиан Дайсон. И все – в течение последних семи месяцев.
Ничего подобного он прежде не видел.
Ее картины были сочными и смелыми. Городские ландшафты Монреаля выглядели и воспринимались как лес. Здания были высокими и кривыми, словно сильные деревья, которые растут то туда, то сюда. Приноравливаясь к природе, а не наоборот. Лилиан сумела превратить здания в живых существ, словно их посадили, поливали, выхаживали, и вот они пошли в рост из бетона. Они были привлекательны, как привлекательно все живое.
Тот мир, который она изображала, не успокаивал. Но и не угрожал.
Ему понравились эти картины. Очень.
– Здесь есть еще, – сказал Бовуар, увидев, что Гамаш разглядывает картины. – Она, похоже, превратила спальню в мастерскую.
Старший инспектор прошел мимо криминалистов в небольшую спальню. Одинарная кровать, аккуратно застеленная, была придвинута к стене, здесь же стоял комод, но все остальное пространство небольшой комнаты было занято кисточками, отмокающими в жестянках, полотнами в рамах у стен. На полу лежал брезент, в комнате пахло краской и растворителем.
Гамаш подошел к полотну на мольберте.
Оно не было завершено. Он увидел ярко-красную церковь, словно охваченную огнем. Но никакого огня не было. Просто она сияла. А рядом вились дороги, как реки, и шли люди, похожие на камыш. В таком стиле не писал ни один известный Гамашу художник. Похоже, Лилиан Дайсон открыла новое движение в искусстве, наподобие кубизма и импрессионизма, постмодернизма и абстрактного экспрессионизма.
И вот что у нее получилось.
Арман Гамаш не мог оторвать глаз. Лилиан писала Монреаль так, будто город был творением природы, а не человека. Творением, наделенным всей силой, мощью, энергией и красотой природы. И ее дикостью.
Было ясно, что она экспериментировала с этим стилем, врастала в него. Самые ранние работы семимесячной давности подавали надежду, но были пробными. А потом, около Рождества, случился прорыв и утвердился этот блестящий новаторский стиль.
– Шеф, посмотрите-ка сюда.
Инспектор Бовуар стоял у прикроватной тумбочки, на которой лежала большая синяя книга. Старший инспектор вытащил из кармана авторучку и с ее помощью открыл книгу на закладке.
Увидел изречение, выделенное желтым маркером и подчеркнутое. Чуть ли не с яростью.
– «Алкоголик, подобно торнадо, с ревом проносится по чужим жизням, – прочел старший инспектор. – Разбиваются сердца. Умирает любовь».
Он убрал авторучку, книга закрылась. На ее ярко-синей обложке жирным белым шрифтом было напечатано: «Анонимные алкоголики».
– Кажется, мы знаем, кто состоял в Анонимных алкоголиках, – сказал Бовуар.
– Пожалуй, – кивнул Гамаш. – Я думаю, нам нужно задать им несколько вопросов.
После того как криминалисты закончили работу, старший инспектор протянул Бовуару брошюрку, снятую с полки. С загнутыми уголками, потрепанную, грязную. Бовуар пролистал ее, потом прочел то, что на обложке.
«Расписание собраний Анонимных алкоголиков».
Внутри кружочком была обведена дата очередного собрания – в воскресенье вечером. Бовуару стало ясно, чем будут заняты они с Гамашем в воскресенье в восемь вечера.
Четыре женщины разбились на пары, предполагая, что по двое они будут в большей безопасности.
– Вы, по-видимому, редко смотрите фильмы ужасов, – сказала Доминик. – Женщины всегда ходят парами. Одна умирает страшной смертью, а другая визжит.