Уж четыре года мне —
Лучший возраст на земле.
Старше стать я не хочу,
Только цифрами верчу.
Три плюс раз иль раз плюс три —
Мама, Питер, Филлис, ты…
Вас ужасно люблю я, —
Вот такая дочь твоя.
Три плюс раз – любовь твоя:
Мама, Питер, Филлис, я.
Это выучила я,
Поцелуй теперь меня!
А теперь мама, Филлис и Питер пели:
Прочь невзгоды, прочь печаль!
Мы с тобою, так и знай.
Бобби, гнусным силам тьмы
Не достать таких, как мы.
Вот двенадцать уже ей —
Свет двенадцати свечей
Освещает общий праздник
Самой лучшей из семей.
Мы подарки дарим ей.
Песня, лейся веселей!
Пусть сопутствует удача
На пути всей жизни ей!
Солнце, на небе сияй,
Нашу Бобби обожай
И счастливой ей судьбы
Вместе с нами пожелай.
Допев, они грянули:
– Троекратное «ура» нашей Бобби!
И они очень громко крикнули хором трижды «ура».
Бобби почувствовала, будто сейчас заплачет. Ну, вы же знаете ощущение, когда вам внезапно сдавливает переносицу, а веки одновременно покалывает. Но Бобби не дали заплакать, потому что она потонула в дружных объятиях и поцелуях мамы, Филлис и Питера. А потом мама сказала:
– Ну, разверни же подарки.
Подарки ей очень понравились. Зелено-красную подушечку для иголок Филлис сделала по секрету от Бобби совершенно самостоятельно. А уж мамина брошка из серебра в форме лютика была вовсе чудом. Бобби уже много лет восхищалась ею и даже представить себе не могла, что она когда-нибудь может стать ее собственной. И миссис Вайни не подкачала. Один из свертков был от нее, и в нем обнаружились две голубые стеклянные вазочки для цветов, которые однажды так восхитили Бобби в витрине деревенского магазина. И еще к каждому из подарков прилагалось по открытке с красивыми картинками и замечательными пожеланиями.
Увенчав темно-русую голову Бобби короной из незабудок, мама воскликнула:
– Посмотри на стол!
И Бобби увидела на столе сияющий белой глазурью пирог с надписью, выполненной розовыми конфетами: «Дорогая Бобби». А рядом расположились джем и свежие булочки. Но больше всего остального ее восхитило, что стол устилали цветы. Чайный поднос окружен был желтофиолями. Вокруг каждой тарелки тянулось кольцо незабудок. Пирог красовался в венке из сирени. А самую середину стола занимал весьма необычный рисунок, сделанный из цветов сирени, желтофиоли и «золотого дождя».
– Это же карта! Карта железной дороги! – принялся объяснять ей Питер. – Линии из сирени – рельсы. Коричневой желтофиолью обозначена станция. А «золотой дождь» – это поезд. Вот сигнальные будки и дорога к станции, – указал он на другую часть цветочной карты. – Три красные маргаритки – это мы с вами машем старому джентльмену. А вот и он сам, – ткнул Питер пальцем в анютину глазку, торчащую из «золотого дождя».
– Вот наши три трубы, мы их сделали из лиловых примул, – подхватила Филлис. – А маленький зеленый бутончик – это мама, когда мы опаздываем к чаю и она высматривает нас на улице. Сделать карту придумал Питер, цветы мы добыли на станции, и нам показалось, что ты будешь довольна.
– А вот тебе мой подарок! – И Питер вдруг плюхнул на стол обожаемый свой паровозик, тендер которого, выложенный чистейшей белой бумагой, был полон конфет.
– О, Питер, – в совершеннейшем потрясении от такой неслыханной щедрости проговорила Бобби. – Ты даришь мне свой паровозик? Но он же тебе самому так нравится.
– Не паровозик, а только конфеты, – поторопился внести ясность он.
И у Бобби как-то не получилось при этих его словах удержать на лице то же самое выражение. Дело тут было даже не в паровозике. Просто ее ужасно растрогало благородство Питера, а теперь она поняла, что сглупила и, наверное, показалась всем слишком жадной, раз рассчитывала кроме конфет и на сам паровозик. Потому-то лицо ее и утратило прежнее выражение, и Питер это заметил. Он колебался всего лишь минуту, а потом выражение изменилось и на его лице, и он внес поправку:
– Я просто имел в виду, что не весь паровозик, но, если хочешь, дарю тебе половину.
– Ну, ты кремень! – потрясло его мужество Бобби. – Это же дивный подарок!
Больше она ничего ему не сказала, однако подумала: «Питер сейчас проявил благородство и щедрость. Уверена, он совершенно не собирался мне свой паровозик дарить. Поэтому я сейчас выберу ту половину, которая сломана, потом ее починю, и она станет моим подарком на его день рождения».
– Мама, по-моему, мне пора нарезать пирог, – произнесла она вслух, и началось праздничное чаепитие.
Это был замечательный день рождения! После чая они затеяли игры, и мама, как прежде, в каждой из них принимала участие. В любой, которую они выбирали, и самой первой были, конечно же, жмурки, в процессе которых корона из незабудок скособочилась Бобби на одно ухо, где и осталась. А потом, когда время уже приближалось к ночи и надо быть чуть-чуть успокоиться, мама им прочитала великолепную новую сказку.
– Ты сегодня не станешь работать допоздна, мама? – спросила Бобби, когда они все ей желали спокойной ночи.
Мама сказала, что только напишет быстренько папе и сразу ляжет.
Но, когда Бобби чуть позже, почувствовав себя неуютно из-за ночной разлуки с подарками, прокралась вниз забрать их с собой, оказалось, что мама не пишет папе, а неподвижно сидит, уронив руки на стол, а на руки – голову. И, по-моему, Бобби была совершенно права, когда, проскользнув бесшумно к себе, подумала: «Ей не хочется мне показывать, что она несчастна, и я не должна ее видеть такой». На сей грустной ноте и завершился этот веселый праздник.
Ближайшим же утром Бобби стала искать возможность тайно отремонтировать паровозик Питера, и она ей представилась еще день спустя. Мама собралась ехать в ближайший город. Она туда часто ездила за покупками и на почту, с которой, наверное, и отправляла письма папе, так как ни детям, ни миссис Вайни ни разу этого не доверила, да и сама никогда не ходила в деревню. На сей раз мама брала с собой в город детей. Бобби тщетно пыталась изобрести убедительную причину, чтобы не ехать, но на ум ей не приходило ничего путного. И вот, когда она уже почти сложила оружие, платье ее неожиданно зацепилось за гвоздь возле кухонной двери, и на юбке спереди образовалась солидных размеров дыра. Особо замечу, что Бобби ни в коей мере этому происшествию не способствовала, и оно может быть с полной определенностью отнесено к разряду непреднамеренных. Бобби все очень сочувствовали, однако времени ждать, пока она переоденется, уже не было. Они и так едва успевали на поезд.
Едва проводив их, Бобби надела свое повседневное платье и отправилась на железную дорогу. Минуя станцию, она прошла вдоль путей до конца платформы, где стоял большой цилиндрический бак с водой, от которого тянулся длинный и вялый кожаный шланг, напоминающий хобот слона, и где находил себе временное пристанище паровоз, когда вагоны выстраивались вдоль перрона. Бобби, крепко зажав под мышкой завернутый в коричневую бумагу игрушечный паровозик, спряталась за кустами, росшими по другую сторону от путей, и стала ждать.