«Одно приводило к другому, – пояснил Муштак Чоудхури, заместитель исполнительного директора BRAC. – Чтобы не зависеть от западной благотворительности, мы создали в 1970-х собственную коммерческую типографию. Затем построили завод, где пастеризовали молоко, поступавшее от скота, который неимущие женщины покупали на денежные ссуды, полученные у нас же. А сейчас мы стали чем-то вроде второго правительства, ибо сотрудничаем с жителями 60 тыс. деревень».
Как сотовые телефоны показали, что страны третьего мира могут благополучно избавиться от необходимости создавать инфраструктуру проводной связи, так и Бангладеш показала, что НПО позволяют добиваться успеха в обход правительства, которое в третьем мире зачастую вообще не способно к действию. А поскольку НПО получают помощь от зарубежных жертвователей, то и международные нормы привились к ним в такой степени, в какой не прививались даже к частным предприятиям Бангладеш.
Служа связующим звеном между мировым сообществом с одной стороны и сельской общиной – с другой, бенгальские НПО чрезвычайно остро ощущают всемирное значение природных бедствий, постигающих страну. «Глядите, глядите, вот они – климатические перемены!» – воскликнул Мохан Мондаль, сотрудник одной из юго-западных НПО, указывая на мост, наполовину обрушившийся под напором волн, шедших от моря вверх по реке. В известном смысле для местных обитателей всякий размытый берег становится частью обвинительного заключения, предъявляемого Соединенным Штатам за отмену Киотского протокола. Но почти во всех остальных вопросах бенгальские мусульмане – приверженцы Соединенных Штатов. Причинами тому – исторически сложившаяся неприязнь к бывшим британским колонизаторам, частые угрозы со стороны сопредельных Индии и Китая, а также возникшая во время войны за независимость (1971) и поныне сохраняющаяся враждебность к Пакистану.
И все же на здешней земле Соединенным Штатам недостаточно просто расхваливать себя напропалую. Будучи величайшей из держав, они должны или действенно возглавить борьбу со всемирным потеплением, или отвечать за то, что потепление пришло по их вине. Бангладеш наглядно показывает, что нищета, присущая третьему миру, ныне – в эпоху «изменений климата» – обрела новый политический масштаб и новое влияние, связанное с простейшим требованием справедливости и понятием о достоинстве. Будущее американской мощи прямо зависит от того, насколько убедительно Америка выразит Бангладеш и другим государствам свою обеспокоенность вопросами, подобными вопросу о климате. Это не менее важно, чем обладать необходимым количеством боевых кораблей, – возможно, даже важнее.
НПО не приобрели бы влияния, которым они пользуются в бенгальских деревнях, если бы страна не исповедовала умеренной, синкретической разновидности ислама. Ислам пришел в Бенгалию поздно, на заре XIII столетия, и принесли его тюркские завоеватели, нагрянувшие из Дели. Это лишь одна из составных частей богатой, смешанной, во многом индусской местной культуры. В мусульманских селениях Бенгалии матборы (сельские старосты) не обладают властью, которой наделены шейхи арабских деревень. Повседневными вопросами общественной жизни могут распоряжаться женщины, чей «артельный» ум оказался восприимчив к наставлениям западных благотворителей и сделался более гибким.
Мягкий и снисходительный ислам ныне уступает гораздо более суровому и гораздо менее терпимому учению ваххабитов. Полунищее государство, не способное сказать «нет», если ему предлагают деньги, а вдобавок выходящее к дикому побережью, изрезанному бухтами, к морю, усеянному островками, Бангладеш сделалась идеальным прибежищем для дочерних ответвлений Аль-Каиды. Подобно созданным по западному образцу НПО, Аль-Каида стала «чем-то вроде второго правительства», заполнив пустоту, возникшую по вине слабой государственной власти. Исламские сиротские приюты, медресе и убежища на случай циклонов – работающие подобно CARE International или «Спасем детей» – растут по стране, словно грибы, существуя главным образом на средства, поступающие из Саудовской Аравии, а также на добровольные пожертвования бенгальских рабочих, возвращающихся домой с нефтеносного Аравийского полуострова.
Радикализация ислама не есть нечто необычное в бенгальской истории; скорее, она свидетельствует: Бенгалия – составная часть глубоко исламской культурной системы, бытующей на побережьях Индийского океана. Если в XIV в. великий марокканский путешественник ибн-Баттута странствовал из Аравии в Бенгалию, чтобы получить духовное благословение прославленного мусульманского святого Шах-Джалала, то ныне, в XXI столетии, Бенгалия получает из Саудовской Аравии идеи и тексты. А рабочие, по морю и воздуху прибывающие на родную землю с Аравийского полуострова, приносят новое мышление [3].
В столице Дакке, в порту Читтагонг, и по всей стране женщины еще десять лет назад щеголяли в джинсах и футболках, а теперь все чаще и плотнее окутываются чадрой, носят шальвары и камизы. Медресе превзошли численностью средние школы, говорит Анупам Сэн, ректор частного университета в Читтагонге. Он же сказал мне: возникает некий новый общественный класс – не «собственно бенгальский», а «всемирно-исламский». Ислам обретает особую идеологическую остроту в городах и пригородах, население которых приезжие сельчане ежегодно увеличивают на 3–4 %: люди бегут из захолустья, поскольку жить в нем становится невыносимо. На юге почву разъедает соль, на северо-западе лютует засуха. Беженцы рвут свои племенные и разветвленные семейные связи, оседая по обширным пригородным трущобам, чьи обитатели безымянны и безлики. Там всемирное потепление и вызванные человеком климатические перемены исподволь и питают исламский экстремизм.
«В деревнях, где общество остается здоровым, анархии не возникнет, чего нельзя сказать о постоянно разрастающихся городах, – предупреждает Атик Рахман. – Уже 15 лет у власти в Бангладеш находятся правительства, избираемые всенародным голосованием, – и вот он, постыдный итог их бездействия».
Вступая во второе десятилетие XXI в., Бангладеш являет собой полное собрание опасностей, которые представляет демократия для развивающихся государств. Это не вопиющий государственный крах, разразившийся в послевоенном Ираке, а заурядный провал, какие случаются где угодно. Как и во многих странах третьего мира, вслух исповедующих демократию, интеллигенты почти не играют роли в политической деятельности, армии верят больше, чем каким бы то ни было политическим партиям, и – хотя многие считают себя поборниками исторического либерализма – все мои собеседники до единого страшились выборов, которые, по их утверждению, привели бы к бандитскому засилью. «У нас лучшая конституция и лучшие законы, да только никто их не соблюдает! – сетовал говоривший со мной бизнесмен. – Для такой страны, как наша, – продолжил он, – самой полезной властью была бы военная диктатура, правящая первый год. Потому что на второй год и у военных опускаются руки…»
Военные стояли за спиной временного правительства осенью 2006 г., когда политическая система оказалась на грани хаоса, начались демонстрации, забастовки, прокатилась волна убийств, наступил экономический застой. Правящая партия загодя обустраивала грядущие выборы в свою пользу, а оппозиция готовилась ответить нападениями вооруженных банд. Перед тем демократия состояла служанкой двух феодальных, династических партий. Первой считалась Лига Авами, возглавлявшаяся шейхом Хасиной Вазед, дочерью шейха Муджибура Рахмана, который основал государство Бангладеш и погиб в 1975-м, во время военного переворота. Второй была Националистическая партия Бангладеш (НПБ или BNP), которой руководила Халеда Зия, вдова другого основателя Бангладеш, генерала Зиаура Рахмана, погибшего при другом военном перевороте, в 1981-м. Обе женщины враждуют с того дня, как ныне покойный муж бегумы Халеды помиловал офицеров, убивших отца бегумы Хасины. Их темная политическая рознь отдавала духом шекспировских трагедий и сильно напоминала творящееся в Пакистане.