Поскольку обе партии слабы, им требуется союзничество с различными исламскими сообществами, а следовательно, обе закрывают глаза на деятельность таких подразделений Аль-Каиды, как Джемаа Исламийя и др., использующих Бангладеш в качестве перевалочного пункта и учебного центра. Когда в начале 2007 г. временное правительство, поддерживаемое военными, повесило шесть боевиков из Джамаат-уль-Моджахеддин – местной исламской организации, повинной в тысячах террористических ударов, нанесенных на протяжении 2005 г., – простой здравый смысл подсказывал: ни одна из двух упомянутых политических партий не могла вынести этого приговора и привести его в исполнение. Слишком глубоко они увязли в союзе со своими исламскими партнерами. Пока я ездил по Бангладеш, везде стояло зловещее затишье. Впервые за много лет воцарился настоящий порядок. Террористы прекратили нападать; морские и речные порты работали без забастовок; повсюду виднелись армейские контрольно-пропускные пункты. Сотни политиков, пойманных на взятках, отправлялись под арест, и на смену им приходили понимающие люди, а не бездарные партийные ставленники. Никто из моих собеседников не испытывал воодушевления при мысли о том, чтобы вернуться к прежней двухпартийной системе, хотя никто и не желал, чтобы военные столь открыто заправляли государственными делами. В конце концов армия уступила власть гражданским лицам, и шейха Хасину избрали премьер-министром – правда, вскоре после избрания ей пришлось утихомирить кровопролитный мятеж, поднятый полувоенными пограничными частями.
Бангладеш наглядно свидетельствует: не то важно, какое правительство стоит во главе страны, а то, в какой степени оно умеет править своей страной. Иными словами: демократия, которая бессильна призвать население к порядку, может оказаться более пагубной для прав человека, чем диктатура, способная должный порядок навести. Чтобы обосновать эту мысль, нет нужды ссылаться на крайний пример, явленный Ираком. Достаточно более умеренного примера: Бангладеш. Работоспособные, а не просто всенародно избранные, учреждения крайне важны, особенно в сложносоставных обществах, ибо чем быстрее общество развивается, тем больше разнообразных учреждений требуется ему [4]. Вот и выходит, что военные перевороты в Бангладеш были, по сути дела, ответом на отсутствие дееспособных государственных учреждений.
Мало того. В далеком будущем демократия, вероятно, явится единственным лекарством от радикального ислама; но что касается Бангладеш, то в обозримом будущем радикальный ислам вполне мог воспользоваться возникшей политической пустотой. Опасаясь именно такого оборота событий, военные отнюдь не торопились разойтись по казармам. Перед нами страна, где 80 % населения живут на 2 доллара в день или меньше, а ежемесячное содержание каждого члена Джамаат-уль-Моджахеддин составляет 1250 долларов. Сделаться боевиком выгодно чисто из финансовых соображений. Кроме того, Бангладеш имеет «пористые» границы с почти неуправляемыми индийскими областями, в которых началась и развивается добрая дюжина мятежей. Предполагается, что военным не удалось уничтожить Джамаат-уль-Моджахеддин полностью и организация временно рассыпалась на мелкие отряды, орудующие в приграничных полосах.
Не исключаю, что Бангладеш суждено оказаться под властью некоего старомодного режима, блюдущего национальную безопасность. В составе правительства окажутся и военные, и штатские – как это было в Турции. Штатские начнут заниматься общегосударственными делами открыто, а за надежно замкнутыми дверьми военные примутся править их распоряжения красным карандашом. «По сути, все мы в заложниках у демократии, – сказал мне Махмудул-Ислам Чоудхури, бывший мэр Читтагонга. – Ибо ваша англо-американская система здесь бессильна. Мы народ бедный, мы просим помощи извне, а взамен от нас требуют: проводите выборы!» Он пояснил: индийская демократия дееспособна, поскольку существует множество штатов и в каждом преобладают различные политические партии; поэтому национальные и муниципальные власти процветают в этой многоярусной системе наравне с федеральными. Однако национальное правительство Бангладеш не может идти на риск, не может позволить, чтобы оппозиция властвовала в любом из немногих крупных городов. Вся государственная мощь накапливается и сберегается в Дакке. В итоге возникает пустота. И если на самом низком уровне управления пустоту заполняют сельские советы, то НПО и мусульманские экстремисты всеми силами стараются заполнить образующуюся прореху – широчайшую и недопустимую.
Барисал, один из крупнейших речных портов на юге Бангладеш, служит вопиющим примером этой пустоты. Не слишком большой город смердит залежавшимся мусором и неочищенными сточными водами: очистительных сооружений нет, отводные каналы глохнут. Положение ухудшается тем, что самовольное строительство высотных домов привлекает в Барисал все больше новых рабочих. Ахмед Кайсеа, директор окружной экологической службы, сказал мне: «Законы-то хороши, да некому следить за их соблюдением». Я пришел к нему в кабинет, не записываясь на прием. Директор не выглядел обремененным заботами. Телефон молчал, компьютера не было и в помине, ибо днем то и дело прекращается электроснабжение и пользоваться интернетом можно лишь от случая к случаю. Кайсеа походил на многих встреченных мной бюрократов: он имел заметную должность, но почти не имел действенной власти.
Поскольку городам нужна более сложная инфраструктура, чем деревням (канализация, уличное освещение, дорожные знаки, светофоры), неуправляемый рост городов, подобных Барисалу, – частично вызванный экологическими невзгодами, постигающими сельскую местность, – делает государственные учреждения в том виде, в каком они существуют, не способными удовлетворять городские нужды.
Если характерный признак бенгальских селений – борьба за каждый клочок сухой земли, то характерный признак бенгальских городов – изобилие рикш. В одной лишь Дакке, где обитает свыше 10 млн горожан, рикши исчисляются сотнями тысяч. Многие из них – бывшие жители деревень, подвергающихся наводнениям. Эти люди платят подать мастанам, главарям чего-то вроде местной мафии, зачастую связанным с политическими партиями и сдающим велосипеды с колясками напрокат за ежедневную сумму, равную 1,35 доллара. В среднем рикша получает с одного пассажира около 30 центов и оставляет себе примерно доллар в день. Его жена зарабатывает столько же, дробя кирпичи в мелкий щебень для дорожного покрытия, а дети роются в мусорных кучах. Вот вам типичная бенгальская семья. Вот вам экономическая среда, безукоризненно питательная для радикального ислама, дающего ответы на мучительные вопросы и обещающего духовную награду за перенесенные страдания. А периодические всенародные выборы не сулят человеку никакого утешения. Не то изумляет, что Бангладеш и многие другие страны третьего мира настолько радикальны, – изумляет то, насколько умеренными и сдержанными они остаются.
Повсеместная общественная сплоченность имеется благодаря отнюдь не демократическому государственному устройству, а языковому национализму. Этнически страна однородна, и – в отличие от Пакистана либо Ирака – ей не требуется клея, именуемого исламом и объединяющего разношерстные племена или секты. Кроме того, национальное самоощущение выросло в ходе жестокой борьбы. В 1947 г. бенгальские мусульмане восстали против индусов и британцев; образовался Восточный Пакистан. Затем, в 1971-м, началась освободительная война против мусульманского же Западного Пакистана. Дакка сделалась местом повальных изнасилований и казней: западно-пакистанская военщина рвала и метала, заставляя бенгальцев заговорить на языке урду. Но все равно Восточный Пакистан (Земля правоверных [мусульман]) превратился в Бангладеш («Землю бенгальцев»). Так язык пришел на смену религии в качестве силы, объединяющей общество.