– Слышь, Катерина! – заорал он, пугая тишину. – Тебя эти ищут… как их… родители! Что-то там у вас сгорело, сарай, кажется… И эту с собой бери… Настасью, пущай посмеётся. А Веру я сам провожу.
– Как сарай сгорел? – вскрикнула Катя. – Нету у нас сарая.
– Ну, значит будка! Я из-за дыма не расслышал. Ты главное того… беги. А там уж на месте разберёшься, чего горит.
Семён врал так нелепо, что Катя поверила. Она развернулась и побежала по улице, а за ней кинулась Настя. Вера тоже хотела броситься за подругами, но Кочкин цепко держал её за руку.
* * *
Когда шаги затихли, Кочкин выпустил Веру и вынул из-за спины слегка примятый букет.
– Держи! – сказал он хриплым голосом и зашёлся нервным кашлем.
– Ой, цветы! Спасибо, – проговорила Вера и вдруг озабоченно добавила. – Побежали к Кате: может, там помощь нужна.
– Не нужна.
– Так горит же!
– Ничего у них не горит. Это у меня горит. Вот тут! – сказав это, Кочкин для убедительности бухнул себя кулаком в грудь.
Он сразу почувствовал облегчение, как ныряльщик, который полчаса стоит перед прорубью и трясётся от страха, но потом всё-таки делает шаг, и страх сразу растворяется в студёной воде.
– Я не понимаю, – прошептала Вера и стала похожа на маленького котёнка, которого может обидеть даже воробей.
– А чего тут не понимать? – попёр Кочкин, как медведь через бурелом. – Жениться на тебе хочу!
– Сейчас? – растерялась Вера.
– Да, нет! Что ж я не понимаю? Сначала школу кончи, потом курсы какие, ну там, кройки и шитья. У меня к тому времени шестой разряд будет. К хате комнату пристрою – и заживём как люди! А что тебе тринадцать, так это пройдёт. И потом этой, как её… Жульетте вообще одиннадцать было, когда этот к ней через балкон лазил.
– Семён, я вас очень уважаю, – от волнения Вера перешла на «вы», – но, во-первых, Джульетте было четырнадцать, а во-вторых, выйти замуж за вас я никак не могу.
– Это почему?
– Потому что я люблю другого.
– Это кого же? Илью, что ли? Так он же это…
Однако Вера не дослушала. Выронив букет на землю, она заплакала и побежала прочь, оставив влюблённого Кочкина под печальной луной.
– Ну и ладно, тогда на Клавке женюсь! – крикнул он вдогонку. – Ещё пожалеешь, да поздно будет: ведь я однолюб!
После этого случая Кочкин три дня просидел дома, боясь, что над ним будут смеяться. Однако Вера никому ничего не сказала, даже Кате с Настей, хотя те, не увидев следов пожара, сразу всё поняли и на следующее утро прибежали к Вере, чтобы выпытать вчерашние подробности.
– Приставал? – в лоб спросила Настя.
– Кто?
– Да ладно, сама знаешь кто. Сварщик наш. Он же нас специально с Катькой отослал, чтобы с тобой остаться.
– Везёт же людям, – печально сказала Катя.
– Да, что вы, девочки! Что у нас может быть с Семёном? Он такой забавный. Про Клаву мне рассказывал. Говорил, что жениться собирается.
– Здорово! – обрадовалась Настя. – Надо ей сказать, а то она уже все глаза проплакала.
– Эти мужики хуже медведей, – задумчиво проговорила Катя. – Топчутся вокруг, а как до дела доходит, у них медвежья болезнь начинается.
– А ты откуда знаешь? – прыснула Настя.
– Подслушала, когда сестра с Клавой говорила. А ещё она сказала…
Стоп, тут мы лучше отойдём в сторону, поскольку не хотим подслушивать по примеру Кати. Только скажем, что мы услышали вдогонку. Вдогонку мы услышали звонкий Настин смех…
* * *
А через день после этого разговора вся Башмачка знала, что Семён собрался делать предложение Клаве Караваевой. Когда этот слух дошёл до Кочкина, он вылил на себя остатки «Шипра», надел белую рубаху и пошёл сдаваться, вернее, свататься.
Забегая вперёд, скажем, что семья у Клавы и Семёна получилась на удивление крепкой и с каждым годом крепчала всё больше. Хотя чему тут удивляться, если всего через семь лет вокруг Клавы и Семёна крутилось ещё пять Кочкиных: Паша, Пётруша, Светланка, Валюша и карапуз Володя, которого счастливая мамаша таскала в рюкзаке с дырками для ног!
* * *
Однажды вечером Колька Цопиков пришёл в беседку с загадочным лицом. Было видно, что его распирает какая-то радостная тайна, но он не спешил её выдавать. Пока все рассказывали разные истории, Колька молча смотрел в темноту с любимым выражением лица советского разведчика Штирлица в исполнении Вячеслава Тихонова, которое означало: «Веселитесь? Ну-ну…» Когда начали расходиться, Цопиков пошёл провожать Илью и Веру, но только у калитки таинственно прошептал:
– Завтра у мостка в пять утра!
– А зачем так рано? – спросила Вера.
– Надо! – заговорщицки ответил Колька.
– Раз надо, придём, – согласился Илья. – Правда, Вера?
– Конечно.
– Ну, тогда до утра! – бросил Цопиков и растворился в темноте.
Перед сном Илья рассказал деду о необычном приглашении.
– Колька парень хороший, – подумав, сказал тот. – Только свитера возьмите: по утрам на реке прохладно. Валя, собери им поесть. И кислого молочка не забудь.
– Ой, куда ж им в такую рань? – запричитала бабушка Валя. – Днём, что ли, пойти нельзя?
– Нельзя! – отрезал дед. – С Николаем не пропадут, да и сами не маленькие.
– Не волнуйся, бабушка, не пропадём, – заверил Илья. – Только вы в полпятого меня разбудите, а то я ни за что не встану.
– Разбудим, разбудим, – усмехнулся дед. – Если сами не проспим.
* * *
Все проснулись вовремя! Илью, правда, пришлось минут пять тормошить – такой у него был богатырский сон. А Вера вспорхнула, как птичка, и сразу побежала умываться.
За окном ещё было темно, но эта темнота не походила на ночную. Она ещё густела и клубилась, но сердце чуяло, что ночь на излёте. Наполненная прохладной свежестью, сиплым петушиным пением, брехом ранних собак, тьма не казалась страшной в сладком предвкушении близкого дня.
До мостков добрались быстро: Вера катила коляску, а Илья держал сумку с провизией и светил фонариком. На берегу их уже ждали Жека и Толибася.
– А где Цопиков? – спросил Илья, поздоровавшись с друзьями.
Вместо ответа Жека махнул рукой в сторону реки. Ножкин посмотрел туда и увидел слабый отблеск света на водной ряби. А ещё он услышал далёкое тарахтение мотора. Оно становилось всё громче, и наконец из-за излучины Самоткани показался силуэт большой лодки с яркой фарой на носу. В прозрачных сумерках было видно, как пенятся белые буруны вдоль её бортов.