Он вспомнил заядлого фотолюбителя Женьку Желтобрюхова, друга по прыжкам в воду тоже Женьку, только Нестерова, подвижных, как ртуть, братьев-близнецов Горощенко, задумчивую Марину Выходец, стройную гимнастку Катю Кальченко, похожую на мальчишку-сорванца Нину Мартынову, добродушного Сашу Аршаву, хулиганистого Володьку Гусинского… И ещё человек сто…
Все они сейчас где-то бегали, прыгали и веселились, а он лежал в палате и ждал операции.
Прошёл час, а Ножкин всё вспоминал и вспоминал, и лишь когда дошёл до Веры Петровой, то остановился и стал думать про неё.
* * *
Вообще-то Илья не только предавался воспоминаниям. На самом деле в этот день ему пришлось немало потрудиться. Он сдавал анализы, проходил какие-то тесты и непонятные процедуры типа душа Шарко, когда в тебя лупят толстой струёй из шланга. Ещё ему назначили какие-то противные на вкус микстуры и сказали, что они помогают успокоиться. Странно, ведь Илья и так был спокоен. Но с врачами разве поспоришь?
В общем, пятница пролетела быстро. А ночью Илье опять приснился странный сон. Он снова был Муромцем, только на этот раз не скакал по степям на взмыленном Бурушке и не дрался с супостатами, а стоял в огромной церкви, которая называлась Десятинной.
Шла утренняя служба. Пел хор. Но теперь Илье были понятны каждое слово и каждый жест священника. Во всём он видел глубокий смысл, и радость наполняла его душу. Иконы уже не казались ему обычными картинами, а были окнами в какой-то другой мир, но не чужой, а несомненно знакомый. И святые теперь взирали на него так, будто тоже его знали…
Илья Муромец из сна Ножкина переводил взгляд со строгого и печального лика Спасителя на светлый лик Богородицы, отыскивал глазами Апостолов Андрея Первозванного и евангелиста Луку и у каждого в молитвенном порыве просил исцеления для отрока, которого тоже звали Ильёй…
Проснувшись, Ножкин вспомнил деда. Он стал размышлять об их последнем разговоре, и когда пришла Вера, Илья уже знал, что ему надо делать.
* * *
Вера выглядела взволнованной. На это было две причины. Первая – вчерашний разговор с братом.
– Вер, ты чего, как в воду опущенная? – спросил Вася у сестры, когда та молча разбирала вещи. – Вроде, в селе была, а вернулась, как с каторги. Может, влюбилась?
– Да, влюбилась! – неожиданно серьёзно ответила Вера.
Услышав это, Василий поперхнулся компотом, который потягивал из большой эмалированной кружки.
– Так-так… Интересно бы знать, в кого? Отвечай, я ведь всё-таки твой старший брат.
– В Илью.
– В Илью? А в какого?
– В Ножкина.
– В Ножкина? Погоди, так он же калека!
– Я люблю Ножкина, – повторила Вера, с трудом удерживая слёзы.
– Ну и дура! Ты что, собираешься за ним горшки выносить и всю жизнь в колясочке катать. Да тебя ж засмеют все!
– Ну и пусть! Ну и пусть! Ну и пусть! – крикнула Вера и бросилась на диван.
Зарывшись в подушку, она дала волю слезам, и её спина задрожала от неудержимых рыданий…
Второй причиной стал визит к Ромке Щербакову, который мог сутками барахтаться во всемирной паутине. По просьбе Веры Рома выудил из Интернета кучу информации про случаи, похожие на тот, что произошёл с Ножкиным. Новости были неутешительными. Оказывается, после операций всего полтора процента, то есть трое из двухсот больных поднимались на ноги, а у многих, наоборот, появлялись осложнения.
– Да не переживай ты так, – сказал на прощание Роман. – Хочешь, я ещё ночью посижу, может, и найду чего-нибудь повеселее?
– Спасибо, не надо. Всё и так ясно. Только никому не говори, что мы узнали.
– Могила! – поклялся Щербаков, но тут же прикусил себе язык. – То есть я хотел сказать, что никогда и никому…
* * *
Конечно, и Вера ничего не сказала Илье ни о своих поисках в Интернете, ни о разговоре с братом. А Ножкин объяснил её взволнованный вид надвигающейся операцией и почувствовал благодарность.
Поговорив о разных мелочах и съев пополам огромное яблоко, извлечённое из тумбочки, забитой всякими вкусностями, они замолчали. По их серьёзным лицам было видно, что каждый думает о чём-то своём, о чём-то очень важном. Несколько раз Вера порывалась что-то сказать, но так и не решилась.
Первым затянувшееся молчание нарушил Ножкин:
– Вера, я хочу попросить тебя об одной вещи. Только это пока тайна.
Глаза у девочки вспыхнули надеждой. Она вскочила с единственного в палате стула и пересела на край кровати.
Илья испытующе глянул на Веру и сказал:
– Мне надо, чтобы ты завтра пришла сюда в шесть утра. Сможешь?
– Смогу! – не раздумывая, выдохнула Вера. – Конечно, смогу! А зачем?
– Я тебе утром скажу, чтобы тебе не пришлось врать, если родители спросят, почему ты собралась ко мне в такую рань.
Голос Ильи был твёрд, и Вера поняла, что дальнейшие расспросы неуместны.
– Хорошо, – согласилась она. – Утром так утром…
– Только не подведи: это очень важно. А теперь иди, а то скоро Сальников нагрянет.
Вера вскочила и бросилась к двери. Её сердце билось так, что стук отдавался в ушах. Наконец-то она сможет что-то сделать для Ильи! Ей давно хотелось этого, но он никогда ни о чём не просил.
Открыв двери, девочка одно мгновение колебалась, но потом решительно захлопнула их и, подбежав к кровати, почти прокричала:
– Илья! Я тебя никогда, никогда, никогда не подведу! Потому что я тебя люблю!
Стремительно нагнувшись она чмокнула Ножкина в щёку и снова метнулась к дверям.
Когда Илья наконец открыл глаза, в палате никого не было, только в коридоре раздавался затихающий стук маленьких каблучков.
* * *
Воскресенье началось для Ножкина рано – в пять утра, потому что до прихода Веры он должен был самостоятельно одеться. Это было непростой задачей. Свесившись с кровати, он дотянулся до коляски и подтащил её поближе: так, чтобы она упёрлась в железную перекладину больничной койки. Ухватившись за ручки кресла, он подтянулся на руках и лёг грудью на спинку, а потом извернулся и оседлал своего верного коня. Правда, получилось это не сразу, а с третьей попытки.
Дальше было проще. Ножкин подъехал к вешалке, где висела одежда, и быстро надел рубаху. С джинсами пришлось повозиться, но и в них он сумел вползти. Зато по сравнению с ними носки и сандалеты показались детской забавой.
Без пяти шесть двери открылись, и в палату вошла Вера. Ей удалось пройти незамеченной, потому что на посту не было дежурной сестры. Может быть, из-за того, что воскресенье считалось в клинике самым спокойным днём, и, воспользовавшись этим, сестра спала на диване в ординаторской, не боясь, что её застукает начальство. А может быть, и по другой причине. Не важно! Главное, что, всё выходило так, будто Вере кто-то помогал…