Я знала, чувствовала, что его нет нигде — ни в этом номере, ни в этом городе, ни в этой стране, нигде более в моем мире…
Я почти не осознавала, что происходило дальше. Помню, несколько женщин, появившихся в ванной комнате, подняли меня с пола, поспешно одели и вывели из номера.
Помню странное, виноватое выражение лица господина за стойкой отеля и его нелепые слова:
— Синьора, нашему отелю не нужна нежелательная огласка, мы уважаем приватность постоянных клиентов. Увы, синьора, господин Лэндол покинул отель до завтрака и не оставил записки, мне очень жаль. Позвольте Джузеппе проводить вас к катеру и доставить куда потребуется. Если более ничего не желаете…
Я почти не помню, как симпатичный высокий консьерж довез меня до пристани на площади Святого Марка, помню лишь его последние слова, когда он помогал мне сойти с катера на землю. «Уезжайте из Венеции. Поторопитесь», — шепнул он и дотронулся рукой до моего плеча. Этот дружеский жест на некоторое время придал сил и помог мне, полубезумной, до смерти испуганной, пересечь площадь, шарахаясь от навязчивых, неугомонных Арлекинов и Пульчинелл, праздно шатающихся зевак с фотоаппаратами, от беснующейся, взрывающей мозг музыки, оглушительного смеха, от визгливых криков веселой толпы.
На исходе сил я добралась до отеля и забылась во сне, не принесшем успокоения.
Меня вновь окружила Пустота, притаившаяся за окнами и за дверьми. Напуганная появлением Гая и моментально вернувшаяся после его исчезновения. Она навалилась на меня надгробной плитой, не давая дышать, не оставляя сил жить. Она пожирала тепло подобно щупальцам жуткого спрута, проникающим через малейшие щели и намертво присасывающимся к телу.
Я подошла к окну номера и, отдернув тяжелую занавесь, осторожно выглянула на улицу. На что я надеялась? Одна сияющая безжизненной белизной маска — страшный посланец, закутавшийся в плотный черный плащ, — маячила на мосту, ведущему ко входу в отель. Другая стояла на корме гондолы, качавшейся на водах канала. Плоские непроницаемые лица не сводили с меня пустых глазниц.
В голове зазвучал забытый Голос, точнее Голоса. Маски шипели дуэтом:
«Выйди к нам… закончим начатое… продолжим веселье… ведь ты этого хочешь… И мы тоже… Иди к нам…»
Завороженная, предвкушая последнее наслаждение и мечтая о смерти — жизнь без Гая все равно теряла всяческий смысл, — я протянула руку к пальто и торопливо, путаясь в рукавах, начала его надевать.
«Я иду… Подождите…»
«Мы ждем тебя…»
Внезапно острая боль пронзила палец, вернув на мгновение разум. В недоумении я смотрела на каплю крови, скапливающуюся около ранки. Поспешно сунув другую руку в карман, достала предмет, послуживший причиной увечья. Отломанное крылышко маленькой птички на костяном гребне острым краем впилось в палец и… спасло…
От чего? Не знаю. До сих пор не знаю, что ждало меня тогда на пороге отеля…
Возможно, лучший удел, избавление. Выйди я к маскам-фантомам… Но тогда вид крови и боль отвлекли меня. Вернулась Анна, ее мысли, занявшие голову, вытеснили зов с улицы.
Из номера я более не выходила. Прилетевший через два дня муж вытащил меня из кромешного ада, ожидающего за порогом отеля «Де Конти».
Возвращения домой я почти не помню…
Вот, пожалуй, и все, Мария Сергеевна. Извините, что мой грустный рассказ занял столь долгое время.
Хотя, постойте. Забыла завершающую деталь, весьма знаковую. Так сказать, апофеоз момента.
Разбирая после возвращения мои вещи, Саша протянул маленький конверт, который передал мне при отъезде менеджер на рецепции отеля. Он был забыт на время перелета, а сейчас случайно попался на глаза.
Мои руки дрожали, я смогла открыть его только с третьей попытки, заблаговременно уйдя в спальню. Это была весточка от Него. На изящной, сохранившей еле уловимый аромат греха открытке с видом на кампанилу [25] было начертано два слова, точнее одно и заглавная буква:
«Grazie, V.»
Он знал все с самого начала. И мое имя тоже.
Сидя на полутемной кухне и едва притрагиваясь к давно остывшему чаю, Маша восстанавливала в памяти рассказ Виктории, поразивший ее до глубины души.
Начнем с того, что она не верила ни в телепатию, ни в загадочные совпадения, ни в подселения демонов. Все запредельное вызывало в ней протест и стремление к опровержению.
А что в итоге?
В итоге придется подтвердить диагноз уважаемого доктора Ипполитова. Никаких шансов или теоретических лазеек бедная Виктория Лазарева себе не оставила.
Подтвердить диагноз и продолжить интенсивную терапию, глуша мозг больной нейролептиками, превращая ее в ходячее растение. Исход предсказуем…
А если допустить, что она — другая? Допустить, что рассказанное ею — пусть частично, но правда?
Помрачения сознания у ее подопечной не наблюдается, действительность она воспринимает не хуже каждого из персонала клиники, ступор присутствовал лишь после госпитализации, но и его можно объяснить тяжелой депрессией брошенной женщины.
Да, наличествовала тревожность, путаность мыслей, экспансия, в процессе лечения начали наблюдаться колебания настроения, эйфория занимала место тревоги и наоборот.
Но в дальнейшем симптоматика перестала динамично развиваться, состояние больной замерло на определенном этапе, непонятном, не поддающемся диагностике.
Галлюцинации, зрительные и слуховые, ее не преследуют, сведения главврача неверны, колебания настроения проходят в эутимном диапазоне [26] , они стабильны.
Теоретически вип-пациентка перестала быть социально опасной и могла бы продолжить существование вне клиники, но под пристальным наблюдением врача. Хотя подозрения на начальную стадию шизофрении Маша снять пока не могла.
Вроде бы все ясно…
Тогда что сейчас ее мучает, почему она ищет оправдания каждому безумному факту услышанной сегодня истории? Может, потому, что сама не может расстаться с любимыми сказками, хотя даже ее дочь выкинула детские книги из комнаты, поменяв их на бесчисленные вырезки из журналов? В то время как Маша хранила потрепанные, зачитанные до дыр томики, сложив их в стопку под кроватью.
Виктория читает мысли! Как ей это удается?
Можно допустить, что она умеет интерпретировать эмоции и моторику, разбирается в физиогномике, но дословно повторить то, о чем собеседник только что подумал?..