Движение Магги отличались все это время каким-то спокойствием и даже ленью, которая противоречила совершенно ее обыкновенной пылкости и живости; но Люси не искала для этой перемены другой причины, кроме положение Магги между Филиппом и братом, и добровольного, скучного изгнания, ожидавшего ее впереди. Но под этим наружным спокойствием скрывалась страшная внутренняя борьба, какой Магги еще никогда не знавала: ей казалось, что все худшее зло в ней лежало дотоле в засаде и теперь выступило вперед с ужасающею, неотразимою силою. Были минуты, когда бесчувственное самолюбие овладевало ею: зачем не пострадать Люси – зачем не пострадать Филиппу? Ведь пострадала же она сама лучшие годы жизни; разве ей другие чем-либо жертвовали? Теперь, когда полная жизнь – любовь, довольство, богатство, роскошь – все, чего могла желать ее пылкая природа, все это было у нее под руками, зачем же не ей, а другому воспользоваться этими благами – другой, которой все это, быть может, и ненужно? Но сквозь эту бурю новых страстей, слышались по временам отголоски прежних чувств, все усиливаясь, пока буря, казалось, стихала. Была ли соблазнявшая ее жизнь действительно то полное существование, предмет ее мечтаний? Куда же денутся в таком случае все ранние ее подвиги, все сочувствие к чужим страданиям, все привязанности, наполнявшие ее прошлые годы, божественное предчувствие чего-то выше и лучше мелких привязанностей здешнего мира. Для нее было бы так же легко видеть без глаз, как наслаждаться существованием, которое приобреталось ценою лучших ее верований. Наконец, если для нее страдание было столь тяжко, каково будет оно для других? «О, Боже! Дай мне силу перенести испытание и не причинять горя ближним».
Как могла она поддаться подобному искушению, казавшемуся ей когда-то столь же невозможным, как обдуманное злодеяние? Когда, в какую злополучную минуту запало ей в душу чувство, противное ее правоте, привязанностям, признательности? Зачем не отшатнулась она сразу от этого гнусного чувства? Но это странное, упоительное чувство не может, не должно взять верх над нею; оно останется лишь внутри ее источником мучений… так отчего же, думала она, подобно Стивену, не насладиться еще несколькими минутами немого признание перед роковой разлукой. Ведь и он страдает. Она замечала перемену в нем день за днем; она видела усталый вид, с каким он, равнодушный ко всему остальному, следил только за нею, как скоро его оставляли в покое в обществе. Могла ли она не ответить иногда на умолявший взгляд, полный любви и страдание, который всюду преследовал ее? Она все реже и реже отказывала ему в этом скудном утешении, так что, наконец, весь вечер для них был одним долгим взором, весь день они думали об этом взгляде, и когда он наставал, то забывали обо всем другом. Только еще в одном Стивен принимал участие – в пении: это был также тайный разговор с Магги. Быть может, он и не сознавал ясно, что поступками его руководило тайное желание – противоречившее всем прекрасным его намерением – желание упрочить свою власть над нею. Вглядитесь попристальнее в свои собственные поступки и речи, вы заметите, как часто нами управляют побуждение, не оправдываемые совестью, и поймете противоречие в поведении Стивена.
Филипп Уоким был более редкий гость; он приходил иногда вечером. Однажды, сидя на лужку во время заката, Люси – сказала при нем:
– Теперь маггины визиты к тетке Глег кончились, и я намерена, чтоб она ежедневно каталась в лодке, до ее отъезда. Катанья в лодке еще далеко ей не наскучили; из-за этих скучных визитов ей приходилось отказываться от любимого удовольствия. Не правда ли, ты большая охотница до прогулок в лодке, Магги?
– Вы, надеюсь, только предпочитаете этот способ катанья всякому другому, – сказал Филипп, обращаясь с улыбкою к Магги, которая сидела, отбросив голову назад, на низком садовом кресле: – и не предадите свою душу тому призраку лодочника, который по народному преданию, плавает на Флосе для того, чтоб он катал вас без конца в своей лодке.
– А не желаете ли вы быть ее лодочником? – сказала Люси. – Вы можете, если желаете, взяться за весла. Если бы Флоса была тихий пруд, а не река, мы были бы независимы от кавалера, потому что Магги отлично гребет. Но теперь мы обязаны обращаться с просьбами к рыцарям, которые, как видно, не очень то охотно предлагают свои услуги.
Она взглянула с шутливым упреком на Стивена, который прогуливался взад и вперед, распевая в полголоса:
Душе, томимой жаждой,
Нужна божественная влага.
Он не обратил внимания на слова Люси и продолжал напевать. Это с ним нередко случалось во время последних посещений Филиппа.
– Вы, кажется, не расположены кататься, – сказала Люси, когда он подошел и уселся подле нее на скамейке. – Разве вы разлюбили прогулки в лодке?
– О! я терпеть не могу большое общество в лодке, – сказал он почти с раздражением. – Я приду кататься с вами, когда у вас не будет гостей.
Люси покраснела, боясь, чтоб Филипп не оскорбился этой выходкой. Ничего подобного не случалось прежде со Стивеном. Правда, он был немного нездоров последнее время. Филипп тоже покраснел, но менее из сознание личной обиды, нежели от неясного предчувствия, что хандра Стивена имела связь с Магги, которая вскочила с своего места, пока он говорил, и подошла к живой изгороди на берегу реки, будто для того, чтоб любоваться отражением заходившего солнца.
– Так как мисс Дин пригласила меня, не зная, что чрез это отказывает другим, – сказал Филипп: – то я считаю долгом не воспользоваться ласковым предложением.
– Нет, я этого не хочу, – сказала Люси с сердцем. – Я особенно желала кататься завтра с вами. Прилив будет нам попутный в половине одиннадцатого: погресть два часа до Лукрета и воротиться оттуда пешком, пока солнце еще не печет – будет великолепная прогулка. И что вы можете иметь против поездки в лодке всего вчетвером? прибавила она, обратясь к Стивену.
– Я ничего не имею против вашего выбора, мне только не нравится число, – сказал Стивен, пришел в себя и желая оправдаться в своей грубой выходке. – Если б я был согласен на четвертого, то, разумеется, я никого другого не выбрал бы, кроме вас, Фил. Но мы не станем делить между собою удовольствия провожать дам, а лучше будем чередоваться. Я поеду в следующий раз.
Это обстоятельство еще более обратило внимание Филиппа на Стивена и Магги. Когда они вошли в комнаты, Люси, Стивен и Филипп принялись за музыку, а Магги уселась одна у стола, с книгами и работою, так как мистрис Теливер и мистер Дин засели за пикет; однако она не читала, не работала, а рассеянно слушала музыку. Вскоре Стивен выбрал дуэт и стал настаивать, чтоб Люси с Филиппом его исполнили; он часто прибегал и прежде к подобной уловке, но в этот вечер Филиппу казалось, что каждое слово, каждый взгляд Стивена имели двусмысленное знамение, и он стал строго замечать за своим приятелем, сердясь сам на себя за подобную подозрительность. Разве Магги на днях не уничтожила всякое сомнение с ее стороны? а она олицетворенная истина: невозможно было не верить ее словам и взглядам во время последней беседы их в саду. Стивен мог быть обворожен ею (совершенно естественно), и Филипп сознавал, что с его собственной стороны не совсем благородно доискиваться того, что составляло, вероятно, горестную тайну друга, но, несмотря на то, он наблюдал. Стивен, отойдя от фортепьяно, медленно подошел к столу, у которого сидела Магги, и стал вертеть газеты, видимо от нечего делать; потом он уселся спиною к фортепьяно, облокотился одною рукою на газету, а другою подпер голову, будто погрузясь в чтение статьи «Лесгамских Ведомостей». В сущности, он глядел на Магги, которая, однако, не обращала никакого на него внимание. Она всегда чувствовала в себе будто двойную силу противодействия Стивену, когда Филипп был вблизи. Вдруг она услышала слово «милая», произнесенное самым нежным, умоляющим голосом, будто просьба страдальца, которому отказывают в том, на что он надеялся. Она ни разу не слыхала этого слова со времени прогулки в поле близь Басеста, когда оно вырывалось из уст Стивена, как невольный, бессвязный вопль. Филипп ничего не слышал; но он перешел на противоположную сторону фортепьяно и мог видеть, как Магги вдруг встрепенулась, покраснела, подняла на минуту глаза и устремила их на Стивена, но тотчас же бросила недоверчивый взгляд в ту сторону, где сам он находился. Магги не – заметила, что Филипп следил за нею; но стыд, от сознания подобной двуличности побудил ее встать со стула и подойти к матери, будто для того, чтоб поглядеть на игру в пикет.