Том был так тронут, что забыл свое самолюбие и подозрение.
– Ты добрый малый, Боб! – сказал он, краснее и с легким содроганием голоса, который придал некоторую прелесть его гордости и суровости: – и я тебя не забуду, хотя сегодня вечером и не узнал. Но я не могу взять твои девять соверенов: я бы лишил тебя твоего маленького состояние, а мне бы оно не пригодилось.
– Отчего бы не пригодилось? – сказал Боб, с сожалением. – Деньги мне не нужны, я не бедняк. Мать моя наживает копейку, разбирая пух, и хоть живет на хлебе и на воде, а все не худеет. Я ведь счастливец; а вам с старым хозяином не везет, так зачем бы нам не поделиться счастьем? Я раз подхватил ветчину, которая упала в воду с кормы голландского корабля – вот, как я счастлив! Возьмите, мастер Том, а не то я подумаю, что вы на меня гневаетесь.
Боб подвинул соверены вперед, но прежде, чем Том успел слово сказать, Магги, всплеснула руками и, взглянув с раскаянием на Боба, сказала:
– Жаль, что я не знала, как ты добр, Боб! Ты, кажется, добрейшая душа в мире.
Боб не подозревал дурного мнение о нем, в котором Магги внутренне клялась, но он улыбнулся от удовольствия, услыхав столь лестную похвалу, особенно от молодой девушки, «которой глаза», как он вечером уверял свою мать, «уничтожали его своим взглядом».
– Нет, Боб, я не могу взять денег, – сказал Том: – но не думай, чтоб я тебе за то был менее благодарен. Я хочу поправиться собственными трудами, без чужой помощи. Эти соверены мне немного бы помогли. Том протянул свою белую руку, которую Боб схватил своею грубою, загорелою рукою.
– Я положу соверены в мешок, – сказала Магги, – и ты навестишь нас, Боб, когда обзаведешься своим товаром.
– На деле выходит, будто я принес деньги напоказ, чтоб похвастаться ими, – сказал Боб, с видом неудовольствия, когда Магги отдала ему мешок. – Вы знаете, что я люблю надувать, да только не вас, а крупных мошенников и больших дураков.
– Не шали, Боб, – сказал Том: – не то, смотри, как раз попадешься; еще сошлют, пожалуй.
– Не беспокойтесь, мастер Том, – сказал Боб с веселою, доверчивою улыбкой: – против таких молодцов, как я, закон не писан. Коли б я от времени до времени не проводил дураков, они б в век умней не стали. Однако вы, надеюсь, возьмете хоть один соверен, чтоб купить для себя и для мисс что-нибудь на память от меня, лишь бы нам за ножик поквитаться.
Говоря это, Боб вынул соверен из мешка и, положив его на стол, решительно завязал мешок и запихнул его обратно в карман.
Том отпихнул золото и сказал:
– Нате, право, Боб, я не могу взять этих денег. Спасибо тебе большое за участие.
Магги взяла монету и, протянув руку с нею к Бобу, прибавила более ласково:
– Нет, не теперь, может быть, другой раз. Если когда-нибудь Том или отец будут нуждаться в твоей помощи, они непременно обратятся к тебе – не правда ли, Том? Мы всегда будем на тебя надеться как на друга, который готов помочь нам, чем может – не так ли, Боб?
– Да, мисс, спасибо вам, – сказал Бобе, неохотно взяв деньги: – я бы больше ничего не желал. Прощайте, мисс; желаю вам удачи. Том, благодарствуйте, что дали мне руку, хоть вы и не хотели взять деньги.
Приход Кассии, с очень пасмурным видом, чтоб спросить подать ли им чай, а не то все сухари перегорят, прервал поток словоохотливого Боба и заставил его поспешно раскланяться.
Дни проходили, и мистер Теливер, по свидетельству докторов, показывал все более и более верные признаки постепенного возвращение к нормальному положению: паралитическое состояние мало-помалу начало исчезать, и рассудок стал медленно и судорожно высвобождаться из-под его влияние, подобно человеку, засыпанному грудою снега, который силится спасти себя, но скользит и усилиями своими снова засыпает сделанное им отверстие. Для тех, которые не отходили от его постели, время ползло бы весьма медленно, если бы они стали измерять его слабой надеждой на его выздоровление; но им приходилось измерять его опасностью, которая быстро приближалась, так что ночи, отделявшие их от нее, казались им слишком короткими. В то время, как мистер Теливер медленно приходил в себя, судьба его приближалась к развязке. Оценщики сделали свое дело, подобно искусному оружейнику, добросовестно-приготовляющему ружье, которое, будучи направлено привычною рукой, причинит смерть не одному человеку. «Призывы к суду», «подачи ко взысканию», «объявление о продаже с публичного торга» составляют, так сказать, судебные гранаты и разрывные снаряды, которые никогда не поражают порознь, а разлетаются по всей окрестности. До такой степени сделалась обыденным явлением ответственность одного человека за вины другого, самые человеческие страдание до того во всех почти случаях распространяются на других, что само правосудие имеет свои невинные жертвы, и мы не можем представить себе такого возмездия, которое бы не возбудило и незаслуженных страданий. В начале второй недели января вышло объявление о продаже фермы, мельницы и земель, принадлежащих мистеру Теливеру, имеющей быть, в обыкновенный в подобных случаях, послеобеденный час в гостинице «Золотого Льва». Сам владетель мельницы, не помнивший ничего случившегося, воображал себя еще в том первом периоде неудачи, когда можно было еще думать о средствах выйти из затруднения; и часто в те часы, когда он приходил в сознание, говорил слабым, прерывавшимся голосом о планах, которые он намерен привести в исполнение по выздоровлении. Жена и дети не теряли всякой надежды на такое окончание дела, которое, по крайней мере, не принудило бы мистера Теливера оставить родное место и начать совершенно новую жизнь. Дядю Дина старались убедить принять участие в этом деле. Он соглашался, что для Геста и комп., было бы выгодно купить дорнкотскую мельницу и продолжать дела, которые шли хорошо и могли быть увеличены покупкой паровой машины. В таком случае Теливер мог бы по-прежнему управлять мельницей. Однако мистер Дин не давал еще никакого положительного ответа; между тем Уокиму, который имел закладную на землю мистера Теливера, могла придти мысль приобрести самому все имение и потом набить на него такую цену, на которую не могла бы согласиться осторожная фирма Геста и комп., не имевшая тех же сантиментальных побуждений в этом деле. Поэтому мистер Дин чувствовал в тот день, когда он приехал на мельницу осмотреть вместе с мистером Глегом книги, что он должен был сказать что-нибудь решительное мистрис Теливер. Она – заметила, что не худо было бы Гесту и комп., вспомнить о том, что отец и дед Теливера владели дорнкотскою мельницею прежде нежели кто-либо помышлял об устройстве маслобойни, принадлежащей этой фирме.
На это он возразил, что едва ли это обстоятельство может послужить к определению их относительной ценности. Что же касается до дяди Глега, то он многого не постигал в этом деле; добрый старик искренно сожалел о семействе Теливеров; но все его деньги были в различных залогах и он не мог рисковать ими, потому что это было бы несправедливо в отношении к остальным его родственникам; и он решил уступить мистеру Теливеру несколько новых фланелевых фуфаек, а мистрис Теливер от времени до времени покупать фунт чаю. При этом он с удовольствием думал, как он повезет ей чай и как она будет рада, когда увидит, что он из лучшего сорта черных чаев.