В этом вечер, испещренное веснушками, веселое лицо Боба дало новый оборот неудовольствию Магги. Ей казалось, что на ее долю в жизни выпало более нужд и лишений, нежели на остальных смертных; что она должна была безнадежно томиться и страдать о чем-то великом и прекрасном на земле, непонятном для большинства; она завидовала участи Боба, его беззаботному, счастливому незнанию; завидовала Тому, который имел серьезные, полезные занятия, мог предаться им телом и душою, не обращая внимание на все остальное. Бедное дитя! она сидела, прислонясь головой к окну; руки ее были стиснуты в судорожном положении; нога беспокойно стучала об пол; она чувствовала такое уединение в своем никем неразделенном горе, что ей казалось, будто она была единственная девушка в образованном мире, которая, окончив свою школьную жизнь, вышла в свет с душой, неприготовленной на неизбежную борьбу. Из всех гигантских трудов и открытий, которые род человеческий веками сделал в области науки, на долю Магги достались лишь несвязные отрывки слабых литературных произведений и крайне сомнительной истории, истории, с множеством бесполезных подробностей об англо-саксонских и других королях, весьма двухсмысленного поведение; но, к несчастью, совершенно лишенные того учение, основанного на неизбежных законах рассудка, которое, управляя страстями и развивая чувства покорности судьбе и надежду на будущее, есть нравственность и религия. Она горевала в одиночестве, воображая, что все остальные девушки ее лет были взлелеяны и сбережены людьми опытными, незабывшими еще свою молодость, когда они сами нуждались в посторонней помощи, сами стремились вперед.
Наконец глаза Магги опустились на книги, лежавшие на полке близь окна, и, прервав на половину свои мечтание, она лениво начала перелистывать «Галерею потретов», которую, однако ж, скоро оттолкнула от себя и принялась разбирать маленькую связку книг, перевязанных веревкой. «Прелести спектатора», «Радеглас», «Экономия человеческой жизни», «Письма Грегори» – все это было ей, более или менее, знакомо; она знала содержание этих книг. «Христианский год» – это, вероятно, была книга с гимнами; она ее отложила в сторону. Но вот «Томас Кемпийский», имя это попадалось ей как-то в книгах, которые она читала, и потому она почувствовала особенное удовольствие, понятное для всех, припоминать кой какие подробности, относящиеся до имени одиноко-стоявшем в ее памяти.
Она приподняла маленькую старую, грязную книгу с некоторым любопытством.
Углы страниц во многих местах были загнуты и чья-то рука, теперь навсегда замолкнувшая, подчеркнула некоторые строчки чернилами, поблекшими уже от времени. Магги вертела лист за листом и читала подчеркнутые места:
«Знай, что любовь к самому себе будет причиной страданий для тебя самого, более всего на свете… Если ты ищешь то или другое, желаешь быть здесь или там, чтоб пользоваться своей волею и удовольствиями, ты никогда не будешь покоен и безопасен, ибо во всем тебе будет недоставать что-нибудь, везде ты встретишь препятствия… И наверху и внизу, куда бы ты ни взглянул, везде тебя ждет крест. В нужде имей терпение, если хочешь пользоваться внутренним спокойствием и наследовать вечное блаженство… Если ты хочешь достичь этой высоты, возьмись за дело с решимостью, руби топором корень, вырви зло и уничтожь это затаенное, скверное чувство себялюбия и влечение ко всему земному и постороннему. Этот грех, то есть беспорядочная любовь человека к самому себе, всему помеха, всему, где нужен твердый характер, чтоб превозмочь свои слабости. Зло это когда раз одолеешь и поборешь, последует великое благо и спокойствие… Ты еще мало страдаешь в сравнении с теми, которые так много страдали, противостояли всякого рода соблазнам, претерпели глубокое горе и были подвергнуты всякого рода испытанием. Ты должен помнить тяжкие страдание других – тогда тебе легче будет переносить свои собственные, маленькие. И если они тебе не кажутся маленькими, поверь, это оттого, что у тебя недостает терпение переносить их… Блаженны те, которые внемлют шепоту божественного голоса и не обращают внимания на то, что им свет нашептывает. Блаженны те, которые глухи к голосу, звучащему извне, а внемлют голосу правды, раздающемуся из глубины души».
Странное чувство, исполненное благоговение, наполняло душу Магги. Покуда она читала, ей казалось, что она была пробуждена в глухую ночь волшебными аккордами каких-то неизвестных существ, души которых жили и чувствовали в то время, как она находилась в каком-то забытье. Она бессознательно переходила от одной фразы к другой, помеченной давно уже почившею рукой. Она, не читала, но, казалось, прислушивалась к тихому голосу, который говорил:
«Зачем ты глядишь с любовью на все окружающее тебя земное? Ты здесь не долго останешься: на небе должно быть твое жилище, а на земное должно смотреть равнодушно, как на предмет, мелькающий на пути твоем. Все на свете преходящее, и ты тоже, как и все остальное. Не прилепляйся к земному, чтоб вместе с ним не погибнуть… Пусть человек отдаст все существо свое – и все-таки жертва его будет невелика. Все пожертвование его – безделица. И если он приобретет все знание земные, все-таки он далек от истинной мудрости. Хотя б он достиг высшей добродетели и беспримерной набожности, все-таки ему будет недоставать одной вещи, необходимой для спасение. Чего ж недостает ему? того, чтоб, покинув все земное, он отвергся самого себя, отвергся от своего я, отбросил свое самолюбие… Неоднократно говорил я тебе, и теперь повторяю то же: смирись, отвергнись себя, и ты будешь наслаждаться великим внутренним блаженством. Тогда увянут все суетные желание, злые помышление, излишние земные заботы; тогда неуместный страх не станет тревожить тебя и беспорядочная любовь утратит свою силу».
Магги тяжело вздохнула и отбросила назад густые локоны, будто мешали они ей всмотреться в отдаленное видение. Так вот тайна, как жить на свете, которая дает ей силу отказаться от всех ее заветных мечтаний! вот высота, которой можно достигнуть без помощи наружного блеска! вот источник истинной мудрости, силы и торжества над всеми соблазнами, источник, живущий в ней самой, в ее душе, готовой принять высокое учение! В уме ее блеснула мысль, внезапно-разрешившая трудную для нее задачу, что, быть может, все душевные муки ее прежней жизни происходят именно от того, что она ставила выше всего собственное свое удовольствие, будто она средоточие вселенной; она впервые увидела возможность изменить свой узкий взгляд на вещи, не смотря долее на удовлетворение своей прихоти, как на исходную точку своих поступков и помышлений, а считать себя только незначительным звеном в ряду божественного творение. Она углублялась все более и более в старинную книгу, с жадностью поглощая все учение невидимого учителя, покровителя страждущих. Когда ее отзывали за каким-либо делом, она спешила назад, и тогда только переставала читать, когда солнце скрывалось уже за горизонтом.
Со всею пылкостью юного воображение, которое не в силах оставаться в настоящем, но стремится всегда в будущее, сидела Магги в сумерках и составляла уже плоды собственного унижение и благочестия.
В первом порыве своего открытия, отречение от света показалось ей верхом блаженства, обетованной землей, благополучием, по которому она так долго томилась напрасно. Она не пони мала – и как она могла понять, так мало живши на свете? – сокровенную истину изречений старого монаха, что отречение от света остается скорбью, хотя бы и скорбью охотно-переносимою. Магги все еще стремилась к счастью, и была в восхищении, что нашла ключ к нему. Она ничего не смыслила в доктринах и системах мистицизма, спокойствия души и т. д.; но этот голос из отдаленных средних веков был простым отголоском верований и испытаний человеческой души. Магги приняла его как радушное послание.