Громова уже почти сунула нос в дверь, желая знать, что же всё-таки происходит. Сима даже протянула руку, чтобы удержать её, но обе едва не подпрыгнули, когда за спиной раздался настойчивый стук в дверь.
Нина виновато метнулась к двери, распахнула её, но тотчас шагнула назад, махнув рукой: ты, мол, разговаривай. Серафима вышла на крыльцо, под которым переминался с ноги на ногу мужчина. В руках он мял видавший виды картуз. Волосы, гладко причёсанные с левой стороны, над правым ухом торчали перепелиным крылом. Лицо пришедшего показалось Симе знакомым. «Верно, – поняла она мгновением позже, – на артиста Рыбникова похож». Кармановский Рыбников прокашлялся, запустил пятерню в волосы – Серафиме тотчас стало ясно, откуда взялась его странная причёска.
– Вы к кому? – спросила она, догадываясь, что бедолага так и не решится заговорить первым.
– Так, это… Елена Васильна дома? – хрипло выдавил в ответ «народный артист».
– Здесь Елена Васильевна, – улыбнулась Серафима и посторонилась, предлагая гостю войти.
– Так я это… – Гость постарался взять себя в руки. Отрекомендовался уверенно, честь по чести, но приметно робея перед столичным магом: – Иван Степанович Ряполов. Колхозный техник.
– Серафима Сергеевна, – представилась Сима. – А Елена Васильевна вас знает?
– Знает. Мы с нею в поисковой группе вместе были. Я её домой привёз. Шёл мимо, думаю, загляну, узнаю, здорова ли…
Уверенность возвращалась к Ряполову со сказочной быстротой. Говорил он всё бойчее, мятый картуз сунул в карман. За спиной у Серафимы в полутьме коридорчика поблескивало зеркалом старое трюмо. Увидев себя в отражении, техник усмехнулся, пригладил волосы.
– Что же вы мне не сказали, что я этаким Терёхой? – рассмеялся он. – Хорош проведчик.
Его добродушное веселье невольно передалось и Симе. Стало понятно, отчего так рвались Игорь и Маша в свой Карманов. В городе, где такие люди живут, и работать, и детей растить привольней.
Из кухни выглянула Лена, вспыхнула, заметив техника. Засуетилась, не решаясь пригласить к чаю – сама гостья. Ряполов вновь растерял смелость. Поминутно откашливаясь и бросая опасливые взгляды на старика-профессора, колдующего над заварочным чайником, всё же выдавил из себя, что хотел бы пригласить «уважаемую Елену Васильну» в кино. Не дожидаясь, пока Лена с перепугу брякнет, что смотрела, Сима подхватила подругу под руку и буквально вытолкала за двери, приговаривая, что ничего важного она не пропустит, а развеяться очень нужно.
– Так а дело как же? – испуганным шёпотом проговорила Лена, обернувшись на крыльце.
Сима махнула рукой.
– Маше с Игорем не до нас нынче. Дадим им время. А я пока с профессором переговорю. Он маг сильный и опытный, учёный большой. Вдруг скажет, что идея моя ничего не стоит – так что мне вас тревожить. Погуляй, Лена. Мало нам в жизни гулялось. Вот и не трусь. На танки немецкие шла, а тут вдруг заробела, – Сима тихо рассмеялась. – Напугал тебя техник своими вихрами да астрами.
Ряполов, и правда, успел уже спуститься с крыльца, взять оставленный на скамеечке лохматый букет белых астр, поникших и слипшихся от дождевой влаги. Тряхнул, жмурясь от попавших в лицо брызг, и неуклюже спрятал цветы за спину.
Лена по-девичьи спрыгнула с крыльца, едва касаясь ступенек. Опустила глаза, принимая мокрый букет. Густой синий вечер остро пах дождём, влажной землёй и травой.
– Ты хоть раз посмотрела её, «Весну на Заречной улице»? – раздался за спиной голос Игоря. Видимо, Маша отрицательно покачала головой, потому что председатель добавил: – Ничего, вместе посмотрим. – Матюшины прошли из комнаты в кухню, извинялись долго и улыбчиво, так что Сима молчала, не желая напоминать о беде. Вспомнились тёмные руки наводчика. Совесть заставила сделать шаг, выйти на свет из тьмы коридора, позвать профессора.
– Может, пройдёмся, Александр Евгеньевич? – проговорила она, стараясь казаться весёлой. – Хозяевам нашим надо вдвоём побыть. Пойдём с нами, Нина.
– Нет… я… лягу пойду, – прошептала Громова. Выглядела она и правда непривычно бледной и напряжённой. – Голова разболелась.
Нину напоили чаем и отправили спать. Игорь и Маша остались на кухне. Тайна, что невидимой стеной разделяла их долгие месяцы, рухнула, и они не могли наговориться. Серафима стояла в дверях, ждала, пока профессор накинет плащ, поправит безупречный галстук, наденет шляпу. Она уже спустилась в крыльца, а Решетников ещё стоял в прихожей, протирая платком круглые очки.
– Теперь расскажите мне, Серафима Сергеевна, что не сказали при подругах, – спросил он, едва отошли от дома достаточно далеко, чтобы не было слышно в открытые окна. – Поведала мне Елена Васильевна, что почувствовала там, на болоте. Так, понимаю, и вы что-то видели?
– Я знаю, чего хочет Саша, – выдохнула Серафима обречённо. – Она Виктора хочет отыскать. Мало информации, чтобы выводы делать, но мне кажется – этот призрак… он не личности отпечаток, а последней воли. Стоит эту волю утолить – и он ослабеет. Только как утолить? Вити… больше нет. Человека можно было бы заставить поверить в это, – но она не человек больше. Думаю, можно было бы… пустить её, а потом…
– И думать не смейте, – оборвал её тихий шёпот Решетников. – Удумала! Бесплотного демона в себя пустить, сумасшедшего! Давайте сперва помозгуем хорошенько, а уж потом на амбразуру кидаться станем. Кроме вас, Серафима Сергеевна, и ваших девчат, никто не сумеет этой проблемы решить. Не жизнью пожертвовать, не шапками закидать – таких решительных и без вас довольно. Вы знаете изнутри, что такое формула…
– Вот поэтому и говорю – я должна Сашу впустить. В тело, в память. Пусть моими глазами увидит, как Витя умирал. Она должна от этого стать слабее, пусть ненадолго, на пару мгновений. В эти мгновения я и задавлю её.
Сима теребила в пальцах уголок косынки. Платок соскользнул с волос. Сима остановилась, чтобы перевязать его. Профессор встал рядом с нею, глядя не в лицо – куда-то в сторону. Думал.
– Прав был Витя, Серафима Сергеевна, вы сильная женщина. Решительная. Совесть моя против такого шага, но вы, верно, лучше знаете. Я там не был, за гранью трансформации. Вы были, и вам виднее. Но каков же я буду, – профессор всплеснул руками, – если вас на такое дело отправлю? И так вина на мне перед «серафимами» такая, что век не загладить. Ведь если она вас одолеет – это же верная смерть! Хуже смерти!
– Не одолеет, – проговорила Сима твёрдо. – Я смерть Витину уже пережила. Хоть и болит до сих пор по нему сердце, а всё-таки вспоминаю, что за нас он умер, и как-то… утихает боль.
Решетников кивнул.
– Я понимаю, он пожертвовал собой, чтобы от нас отвести угрозу. А вам о нас рассказал, потому что и о других советских людях беспокоился! – воскликнула Сима. Решетников только кивал со странным выражением лица, но Сима этого не замечала. – Только не подтвердились подозрения, когда Олю… Оля умерла, а магическая аномалия Стеблевская не закрылась. Думаете, он надеялся на меня? На Машу? Ведь прислал же он тогда из чистой интуиции Угарову к нам – и она высчитала и вытащила… Ведь он умер не только чтобы кармановский след оборвать, – ошеломлённо проговорила Серафима, осознавая смутные до того догадки, – он хотел нас вместе собрать. Нас и Машу, чтобы вы… чтобы мы с вами нашли способ «зигфридов» упокоить. Он всегда в нас верил! Но чтобы могла Маша расчёты делать, у нас информации мало, а мой способ, хоть и опасный, да пока единственный. А пока я буду работать, снимете магометрию для расчётов. Я ведь не к немцу лезу – с Сашкой мы как сёстры долгие годы были. Я с ней крепче других связана. Мы обе… его любили.