– Не понимаю, как вы можете вести себя так, будто ничего не случилось или не может случиться!
– А что может случиться? – спросила Антония, подняв взгляд от путеводителей и железнодорожных расписаний. – Кен, мы вполне можем отправиться в Швецию. Я все продумала.
– Какой смысл говорить о путешествиях за границу, когда вы можете оказаться в тюрьме? – спросил Рудольф, пытаясь засмеяться.
– Ну, вот еще! – фыркнула Антония, отвергая эту мысль. – В тюрьме мы не окажемся ни в коем случае. И вообще, надоело мне это убийство.
– Хотел бы я знать, что делают полицейские!
– Рыщут, как свора ищеек, по нашим следам, – сообщил Кеннет, перегнувшись через спинку стула Антонии, чтобы взглянуть на путеводитель Бедекера. – И кстати об ищейках, почему вся мебель из моей спальни в коридоре?
– Это Мергатройд. Она говорит, что хочет навести порядок во всей квартире.
– Как, и в этой студии? – воскликнул Кеннет в таком испуге, какого не смогли вызвать самые мрачные предчувствия Рудольфа.
– Да, но только завтра. Лесли сказала, что придет помочь. Думаю, она позаботится о твоих картинах, – утешила брата Антония, умолчав, однако, что истинной коварной целью Мергатройд было не допускать в квартиру в течение дня Виолетту Уильямс, пусть даже ради этого требовалось залить водой пол студии.
Впрочем, достигнуть цели Мергатройд так и не удалось. Виолетта явилась на следующий день после обеда – в последнее время она приобрела эту привычку. Найдя студию в страшном беспорядке – одна взъерошенная женщина полировала ручки выпуклого сундука, другая выкладывала содержимое из переполненных ящиков письменного стола, а Кеннет, сидя на подоконнике, читал им вслух отрывки из «Оксфордского сборника поэзии семнадцатого века», – она неожиданно проявила свою деловую хватку. Потребовав у Мергатройд комбинезон, Виолетта через десять минут уже руководила работами. К тому времени, когда она продемонстрировала Лесли, как лучше всего чистить бронзу, убедила Антонию, что нужно взять большую коробку и сложить в нее ненужные бумаги, и вновь развесила все картины, которые сняли помыть, лишь один человек из находившихся там изначально четверых остался невозмутимым. Это был, разумеется, Кеннет. Не обращая ни малейшего внимания на просьбы уйти или немного помолчать, он продолжал листать «Оксфордский сборник», находить новые цитаты и зачитывать их вслух, совершенно не смущаясь тем, что его никто не слушает. Непрестанные замечания он пропускал мимо ушей и соблаговолил ответить лишь раз, когда Виолетта, потеряв всякое терпение, раздраженно спросила: «Когда ты перестанешь читать вслух Мильтона?» На это он, дойдя до конца строки, спокойно обронил: «Никогда».
Всякий раз, когда Кеннет обращался к ней не с тем любовным почтением, какого она требовала, настроение у Виолетты неизменно портилось. Лесли и Антония ничуть не удивились, когда она, обнаружив в ящике письменного стола пистолет, ухватилась за представившуюся возможность и сказала с прикрытым любезностью ехидством:
– Тони, дорогая, это твой? Хорошо, что полиция о нем ничего не знает.
– Не понимаю почему, – ответила Антония. – Он полностью заряжен, из него не стреляли несколько месяцев.
– Дорогая, почему ты так обидчива? – притворно удивилась Виолетта, приподняв изящные брови. – Теперь я ни за что не посмею спросить, зачем тебе такое странное оружие.
– Это хорошая вещь, – сказала Антония.
Разговор после этого прекратился, но благодаря умелой помощи Виолетты студию так быстро привели в порядок, что Антония пожалела о своем минутном раздражении, отобрала у Кеннета книгу и велела Мергатройд приготовить чай.
В разгар чаепития дверь открылась, и в студию заглянул человек, которому можно было дать и тридцать пять, и сорок пять лет. У него было добродушное, чуть робкое выражение лица. Серые, налитые кровью глаза смотрели с дружелюбной рассеянностью. Сидевшие за столом безучастно и выжидающе уставились на него.
Пришедший неодобрительно усмехнулся.
– Привет! – сказал он хрипловатым тоном человека, слишком часто заглядывающего в рюмку. – Дверь была не заперта, поэтому я решил войти. Как поживаете?
Антония вопросительно посмотрела на брата и с испугом увидела, как тот побледнел. В глазах Кеннета можно было прочесть изумление, гнев, ужас.
– Господи! – сдавленно воскликнул он. – Роджер!
От неожиданности Виолетта уронила бутерброд на пол. Сидевшая рядом с ней Лесли услышала, как она ошеломленно произнесла:
– Но он мертв! Все говорили, что он мертв!
Антония хмуро оглядела пришельца.
– Правда? Так вот кого ты мне напомнил. Мы думали, ты мертв.
– Думали! – выкрикнул Кеннет. – Мы знали, что он мертв! Он был мертв много лет!
– Собственно говоря, я никогда не умирал, – произнес Роджер Верекер с таким видом, будто открывал секрет. – Просто какое-то время представлялось разумным числиться в мертвецах, потому что запахло жареным из-за денег. Я уже не помню подробностей, но люди были очень злы, очень.
– Но с какой стати ты все это время оставался мертвым? – спросила Антония.
– Сам не знаю. Не было особого смысла возвращаться к жизни. Потребовалось бы множество всяческих хлопот. Я подумывал об этом, но мне и без того жилось недурно. Ты, очевидно, Тони! Я бы тебя не узнал. Кеннет тоже изменился. С такими волосами ему надо бы сходить в парикмахерскую.
– Оставь мои волосы в покое! – гневно воскликнул Кеннет. – Если ты…
– Не волнуйся, я не собирался их касаться. Знаете, так странно видеть вас обоих выросшими. У Тони, когда я видел ее последний раз, была косичка – может быть, я ее с кем-то путаю, но, думаю, то была она. Длинная косичка с бантом на конце. Ты был несносным зверенышем. Вижу, изменился не так сильно, как Тони. Помню, ты возился с вонючими красками.
– И сейчас возится. Он художник, – сказала Антония.
Роджер встретил эту весть с легким, мимолетным удивлением.
– Нет, правда? Что ж, тогда извиняюсь, что заговорил о его волосах. Вот что бывает, когда долго не видишься. Теперь я собираюсь осесть на родине. Собственно говоря, почему бы нет? Надоедает скитаться. Человека, которого приняли за меня в том кубинском скандале, звали Генри Фишер. Я имею в виду того, кого убили. Поначалу я не имел ничего против; казалось, все равно, что одно имя, что другое. Но вы не представляете, как надоедает, что тебя зовут Фишер. Я носил эту фамилию семь лет, и меня это очень раздражало. Вот и подумал, что нужно вернуться домой.
– Мне кажется, – произнесла Антония, с раздражением слушавшая эту бессвязную речь, – что ты вполне мог бы зваться Верекером и не возвращаясь на родину.
– Нет-нет. Это было бы небезопасно. Кровопийцы и все такое прочее. Да и почему мне не следовало возвращаться домой?
– Потому что ты здесь нежелателен! – сказал Кеннет. – Господи, как меня это бесит! – Он принялся расхаживать взад-вперед, потрясая сжатыми кулаками. – Семь лет мы жили иллюзиями, считали тебя мертвым, и тут появляешься ты – в самое неподходящее время! И губишь все!