Гаечка не появилась и утром. Ну что ты поделаешь с этой девицей… лови теперь ветер в поле. Снова, наверное, подалась к «мичуринским». Как было ни тяжело, Садовников попытался отвлечься от тоски и беспокойства. Безумное задание выполнено и перевыполнено, гиблое место зачищено. Пацанов погибших, конечно, жаль, но такова се ля ви. Мальчишку спасли – и слава богу, ему ведь еще жить и жить. Может, в будущем и выйдет из него какой-то толк, тогда жертвы окажутся ненапрасными.
* * *
Назад шли бодро. Филя пытался хохмить, Виталик со щенячьим восторгом смотрел по сторонам и осыпал Садовникова вопросами. Сталкер отвечал как на духу. Это помогало отвлекаться от мыслей о Гаечке. Сенатор был угрюм и постоянно оглядывался: то ли потерю проводницы он воспринял как личный провал, то ли просто прощался с родными местами, в которые ему больше не вернуться.
Садовников шагал мерно, как автомат. Новая алюминиевая трость погнулась, проку от нее не было почти никакого. В обход мимо затаившихся аномалий и пустырей, черных от «порчи». С долгими остановками перед любым мало-мальски подозрительным участком.
Виталик, возомнивший себя подмастерьем, ни на шаг не отступал от Садовникова. Даже с отцом он общался меньше, чем с небритым хромым сталкером в драной, прожженной одежде. Все ему было интересно: и следы бродячих «жарок» на траве, и трепет «серебристой паутины», и беспокойное веретено «веселого призрака». Холодные огни, зажигающиеся над деревьями и обросшими «мочалом» столбами ЛЭП. Необъяснимые звуки, доносящиеся из чащ.
Зона ослабляла хватку. Садовников как никогда остро ощущал приближение ее границы.
В полдень они прошли затянутый серым туманом окаменевший лес. Место прошлой стоянки оказалось под порослью молодой «черной колючки». Действительно, в этих краях нельзя было пройти одной дорогой дважды.
С обедом решили повременить. Нормальный лес был так близко, что ветер доносил его запах. Виталик и Филя приободрились, Садовников тоже почувствовал, что открылось второе дыхание. Лишь Шимченко был мрачнее тучи, он уже ни с кем не разговаривал, шел, погрузившись в размышления.
Поэтому для всех стало неожиданностью, когда раздался его утомленный скрипучий голос:
– Мне всегда везло с командой… если бы не команда, я бы не заработал и половины своего состояния.
Все остановились. Шимченко смотрел вперед: на ветви серого, болезненного вида дерева сидел дятел. Зона снова незаметно переходила в обычный лес, и граница была всего в десяти метрах.
– Там, дальше, – наша новая жизнь. – Сенатор выдержал паузу; теперь голос его окреп, и говорил он словно на митинге. – Новая жизнь и, неизбежно, – очередные ошибки, ведь без них – никак. И, чтобы начать совершать новые ошибки, прежде всего нужно исправить старые. Сын, я думаю, со временем ты поймешь, что я был прав, и сможешь простить меня… Филя!
Помощник сенатора ударил Садовникова финкой с тем же преданным собачьим выражением на лице, с которым он внимал шефу секундой ранее. Сталкер парировал удар машинально. Если бы у него была старая трость, то он бы сломал Филе запястье. Алюминиевой палкой удалось лишь слегка ослабить удар, не позволить лезвию погрузиться в плоть по самую рукоять.
Виталик закричал – так же пронзительно, как в те минуты, когда Ангелина убивала Большого. Затем мальчишка кинулся на Филю. Драться он не умел, но колотил кулаками и царапался столь отчаянно, что свалил помощника сенатора с ног.
– Виталий Всеволодович! – недовольно бубнил Филя, прикрывая голову от града ударов и пряча лезвие ножа так, чтоб мальчишка не поранился. – Ну что ж вы, право, делаете! Будет вам! Ну будет!
Юный Шимченко кричал и бил, как берсерк, на его перекошенных губах выступила пена.
Тогда вмешался сенатор. Он жестко захватил шею сына сгибом локтя, оторвал от Фили.
По земле протянулась цепочка кровавых следов: раненый сталкер уходил, петляя, снова в Зону. За стволами деревьев мелькала его ссутуленная спина.
– Зачем?! – кричал Виталик. – Не убивайте Костыля! Ты ведь обещал, что он будет работать на тебя! Не убивай его!
– Филя! – гаркнул сенатор, продолжая удерживать сына. – Что за понты с ножом? Нельзя было сработать чисто из автомата?
Помощник вскочил, отряхнул со штанин сухую листву.
– Я чисто сработал, шеф! – Он с шумом понюхал лезвие финки, – Мм! Желудочный сок! Костыль с такой раной далеко не уйдет!
– Добей его, олух! – безжалостно распорядился Шимченко.
Филя схватил автомат и кинулся по следам сталкера.
– Не-е-ет! – Виталик отчаянно пытался вырваться из рук отца. – Ты обманул! Ты всегда обманываешь! Не убивай! Костыль, беги! Беги!
– Ты пока не понимаешь! – Дыхание сенатора ожгло Виталику ухо. – Ты всегда был слишком мягкотелым, чтоб это понять! Но ты вырастешь и сможешь понять…
– Нет! Папа, нет! Папа! – Виталик перестал биться, как рыба в сети, и безвольно повис на отцовских руках. – Зачем, папа? – Мальчишка горько расплакался. – Зачем ты такой?
Шимченко поморщился:
– Подбери сопли, юноша! В этом мире либо ты хищник, либо – жертва. И третьего не дано! Выбирай: или ты со мной – хозяин жизни! Или ты тупая бесхребетная овца, которую сожрут с потрохами!
– Нет, папа, – с ненавистью проговорил Виталик. – Ты не хищник. Ты – падальщик хренов.
Сенатор отпустил сына, развернул к себе лицом, крепко встряхнул за плечи:
– Посмотри на меня, молокосос! Дело нашей семьи под угрозой! Наше благополучие, состояние, авторитет, наше будущее, наши жизни, в конце концов! Или до тебя не доходит? Слишком многие хотели бы видеть всех Шимченко мертвыми, а лучше – униженными и беспомощными. Я приказал убрать этого сталкера, потому что он слишком много отсвечивал. Его «пасли» сразу несколько контор, в надежде таким образом добраться до меня! А сколько протянешь на этом свете ты, если меня не станет?
– Я выжил в Зоне, – зло проговорил Виталик, – когда ты считал меня мертвым!
– Да, не бывает худа без добра. Эта передряга пошла тебе на пользу – ты возмужал, – признал сенатор. – Ладно-ладно, больше никаких убийств! Отвечаю!
Садовников слышал, как кричит Виталик, призывая его бежать. Он был бы рад припустить со всех ног, но не мог. Филя ударил в середину живота, и нож оставил глубокую рану. Сталкер крепко зажимал ее двумя руками, ощущая, как между пальцами просачивается и утекает жизнь.
От адской боли сводило челюсти, перед глазами висела муаровая пелена. В ушах шумело. Садовников слышал навязчивое «ом-м-м» людей-аномалий, уничтоженных вместе с проклятым особняком, сквозь этот гул доносился взвинченный голос жены: Оксанка, как всегда, за что-то его отчитывала. Впрочем – поделом. Если бы не его дурная голова, всего бы этого не случилось. Где-то неподалеку бубнил басом Большой, и Хыча то и дело оглашал Зону босяцким гоготом. Монотонно хныкала Гаечка, и Садовников запутался: кто из них ранен? Вроде бы – она…