– Я люблю Восток с его странным очарованием, таким непонятным для европейцев, но я мало знаю о его искусстве, чудесах, тайнах, скрытых в нем, – произнесла Каро задумчиво.
– Я люблю слушать ваш голос. Ваши слова – словно чистый ручеек, успокаивающий мои усталые мысли, – произнес Гамид внезапно. – Вы помните тот день, когда я сказал вам, что очарован вашим голосом, тот день в роще?..
– Помню, – нервно прервала его Каро и добавила: – Уже поздно. Мне пора вернуться домой.
Гамид ничего не сказал.
Он проводил ее до дверей, поцеловал ее руку и отправился разыскивать свою лошадь. Немного позже из своей комнаты Каро услыхала быстрый топот конских копыт. Она выглянула из окна и увидела удаляющегося всадника, прислушиваясь, пока топот копыт не замер в отдалении.
Теперь ее одиночество было прервано неожиданным образом.
Была ли она рада или недовольна? Она не знала сама. Гамид был очень привлекателен в одеянии шейха, но его присутствие странно действовало на Каро. В эту ночь первый раз за время их знакомства в ней проснулось критическое отношение к нему. Ей казалось, что он чем-то вызвал в ней раздражение, и она не могла определить, что именно в нем ей не нравилось, почти отталкивало.
На следующее утро явился Гамид в белом верховом костюме, ничем не напоминающем одеяния шейха.
– Поедем верхом, – весело предложил он Каро.
– Хорошо, – ответила она и начала торопить Сариа.
Каро выглядела очень юной в костюме для верховой езды. Она быстро подбежала к Гамиду и прыгнула в седло.
– Я очень люблю кататься верхом по пустыне, – сказала она, радостно вздохнув.
Они погнали лошадей. Гамид обогнал ее. У него была великолепная лошадь, чистейшей арабской крови. Гамид рассказал Каро, что она отличается необыкновенной выносливостью и происходит из конюшен его отца, у которого самые лучшие чистокровные лошади.
Воздух был такой прозрачный, что далекие стройные пальмы ясно выделялись на голубой лазури неба, сливавшегося с живописной далью пустыни. Враждебное чувство к Гамиду, испытанное Каро накануне, исчезло. Она наслаждалась прелестью утра, очарованием ранней прогулки. Гамид был очень весел.
– Ваш лагерь, вероятно, находится недалеко, если вы смогли приехать так рано сегодня утром? – неожиданно спросила Каро.
– Он находится недалеко, – ответил Гамид. – Но в пустыне расстояния кажутся такими обманчивыми.
Он не счел нужным объяснить ей, что провел ночь в деревне, у танцовщиц, что было известно лишь одному Гассану.
У развалин храма они позавтракали сушеными финиками и сандвичами и, выпив холодного черного кофе, закурили папиросы.
Гамид говорил о храме и объяснял ей иероглифы на плитах.
– Храм был посвящен богине света, – произнес он медленно.
Он подошел к Каро и опустился около нее на землю, опершись на локоть и глядя ей в лицо.
– А теперь он разрушается, превращаясь в развалины, – задумчиво сказала Каро.
Она смотрела на колонны, залитые ярким солнечным светом. Взгляд Гамида был устремлен на нее. Он любовался ее длинными ресницами, нежным ртом, мягкой линией лица и шеи.
Каро почувствовала его взор на себе, и ей казалось, что он ее гипнотизировал. Не поворачивая головы, она знала, что Гамид улыбается.
– О чем вы думаете? – произнес он совсем спокойно.
Она повернулась к нему, ничего не ответив.
Когда они поднялись и подошли к лошадям, он легко, без малейшего усилия, поднял ее и посадил на лошадь. Каро заметила, что его дыхание даже не участилось при этом.
Она рассмеялась и сказала:
– Вы очень сильны, ваша светлость.
Он тоже рассмеялся, и они отправились в обратный путь.
На следующий день он не явился, и Каро тщетно прождала его. Вечером она почувствовала себя одинокой, еще более одинокой, чем всегда, разочарованная тщетным ожиданием.
Гамид устроил праздник в своем лагере. Он привез танцовщиц, и они танцевали перед ним в багровом свете горящих костров, зажженных его слугами. Глядя на них, он думал о Каро, представляя ее в своей большой белой палатке, окруженной многочисленными темнолицыми, преданными ему арабами. Он радовался тому, что вернулся к дикой, вольной жизни, когда он мог поступать по своему желанию, освободившись от предрассудков и требований цивилизованного общества.
Под звуки барабанов и флейт, раскачиваясь в быстром ритме танца, плясали арабы, и высокие языки пламени подымались к звездному небу, рассыпаясь сверкающими искрами в черном мраке ночи.
«Я должен уехать домой. Лучше уехать», – говорил себе Сфорцо и все-таки не уезжал из Каира, будучи уверен, что дома он будет так же одинок, как и здесь, в Каире, или где бы то ни было.
Единственным приятным сюрпризом за долгое время был для него приезд Барри Тэмпеста, Риты и Тима. Он увидел их с террасы отеля, когда подъехал автомобиль. Рита заметила его и помахала ему рукой.
Когда он сбежал с лестницы террасы им навстречу, Рита сразу заметила, что его тонкое лицо похудело еще больше и глаза с темными тенями вокруг казались печальными.
Она почти тотчас же спросила его:
– Где Каро Клэвленд? В своей комнате?
Все ее опасения и догадки сразу подтвердились, когда она услышала ответ и тон его голоса:
– Миссис Клэвленд уехала в пустыню две недели назад.
У Риты сорвалось легкое восклицание:
– Она уехала ненадолго? Я надеюсь, она скоро приедет? С кем она отправилась в путешествие? Очень жаль, что ее нет, тем более что мы привезли ей печальное известие.
Барри, отдав все нужные распоряжения в отеле, подошел к ним с Тимом. Он поздоровался со Сфорцо весело и радостно, словно расстался с ним недавно, хотя не виделся с ним более десяти лет.
– Очень рад видеть вас! Где Эссекс? Уехал в лагерь? Рита говорит, что миссис Клэвленд уехала в пустыню? Куда? Далеко?
– Я не знаю ничего определенного, – ответил Сфорцо. – Управляющий гостиницей, наверное, знает что-нибудь о ее местопребывании.
– С кем она уехала?
– Кажется, миссис Клэвленд уехала со своей горничной.
Барри свистнул:
– Вы хотите сказать, что она уехала одна?
Сфорцо ответил сухо:
– Кажется, да.
– Черт возьми! – воскликнул Барри удивленно.
Вскоре на террасе снова появились Рита, которая успела переодеться, и Тим в белом фланелевом костюме.
Сфорцо невольно подумал: «Я скоро узнаю».
Вместо этого он услышал, как Барри спрашивал Риту, заказать ли ей кофе или чай, а Тима – хочет ли он пива.