— Двухдневная щетина тебе идет.

— Спасибо.

Неловкая пауза. Смотрим в свои кружки.

— Прости за вчерашнее, — говорит Ник.

— Тебе не за что извиняться. — Протягиваю конверт с фотографиями прабабушки Элайзы. — Вот.

— Очень мило с твоей стороны сделать вид, будто я пришел к тебе посреди ночи только за этим.

— Очень мило с твоей стороны оказаться джентльменом. Боюсь, перед напором я бы не устояла.

— Хотелось бы встретиться при других обстоятельствах. — Элиот идет к раковине и моет кружку, потом вытирает руки и достает из кармана чековую книжку. — Сколько с меня?

— Двести семьдесят.

— Мало. — Ник выписывает чек.

— Считай, что получил скидку. Не хочешь взглянуть на снимки?

— Уверен, там все как надо. — Он вручает чек.

А потом я остаюсь одна. Солнце светит сквозь большие окна — слишком ярко, совсем как летом на пляже в Алабаме, когда каждый человек, каждый предмет окружены расплывчатым золотым сиянием, и невозможно определить расстояние, и все кажется зыбким. Солнечный свет вероломен.

Глава 41

— Шутишь? — спросил Джейк, впервые услышав от меня про Сэма Банго и его семинары.

Стоял теплый день, Эмма отправилась на экскурсию в зоопарк, а мы поехали на Ява-Бич. Болфаур окунул миндальное пирожное в кофе.

— Я, конечно, знаю, что ты не прочь покувыркаться, но даже не подозревал, насколько не прочь…

Мужчина за соседним столиком поднимает глаза от газеты и быстро оглядывает меня с головы до ног.

— Я не озабоченная. Просто родители вбили это себе в голову и никак не получалось их переубедить.

— Полагаю, мы уже достаточно давно друг друга знаем и я могу задать этот вопрос. — Сегодня Джейк надел любимую кепку, узкую черную футболку и выглядел на все сто, честное слово. Очень хотелось заняться с ним сексом. Оба знали, что скоро это случится, но по-прежнему ждали удобного момента.

— Какой вопрос?

— Сколько партнеров у тебя было до меня?

— Давай не будем об этом.

— А что тут страшного?

— Хорошо. Только расскажи первый.

Наш стол завален крошками. Джейк при помощи пластмассового ножа пытается сгрести их в кучку.

— Бетси Падука в пятнадцать. Ее отец разводил лошадей в Западной Виргинии, а на лето они приехали в Сан-Франциско. Потом, в семнадцать лет, Аманда Чанг. На первом курсе колледжа — Деб Хиппс. В тот же год — Джейн (фамилию забыл). Потом у меня случился серьезный роман с Элейн Уэйн, который продлился два года. — Джейк перечисляет в таком духе еще пару минут, закончив список некой Ребеккой Уокер, с которой встречался за несколько месяцев до знакомства со мной.

— Где ты познакомился с Ребеккой?

— На работе.

— Серьезная связь или просто флирт?

— Суди сама, наши отношения продлились три месяца. Ребекка оказалась единственной, с кем я встречался после развода. У отца-одиночки не так уж много времени на светскую жизнь. — Мы чокаемся. — Пока я не встретил тебя, разумеется.

— И кто кого бросил в случае с Ребеккой?

— На момент разрыва полагал, что расстаемся по обоюдному согласию, но Ребекка упорно продолжала посылать горестные письма в течение нескольких недель. Наверное, в ее представлении виновник — я.

— Она все еще преподает в школе?

— Английскую литературу и французский язык.

Представляю себе, как Джейк сидит в учительской, за одним столом с Ребеккой Уокер, пытаясь сосредоточиться на сандвиче (допустим, с индейкой и беконом), в то время как бывшая пассия тихонько наступает ему на ногу под столом и шепчет смачные французские словечки.

— Двенадцать женщин. Внушительная цифра.

— Ты считала?!

— А разве не в этом смысл?

— Тогда твоя очередь. Хорошо смеется тот, кто смеется последним.

Я начинаю с Рамона. С Рамона, который научил меня оральному сексу и обращению с фотоаппаратом и сам сотни раз меня фотографировал. Родители увидели эти снимки после того, как произошла авария.

— Сестра Рамона после его смерти нашла мои фото, адрес, — объясняю я. — И отправила их моим родителям.

— У вас была такая разница в возрасте… — заметил Джейк.

— Это не то, что ты думаешь. Рамон хотел на мне жениться.

Рассказала Джейку о том, как за месяц до своей гибели, во время телефонного разговора, Рамон признался: «Не могу жить без тебя». Я ответила ему: «Конечно, можешь. Я учусь в колледже и не могу выйти за тебя прямо сейчас». Наш последний разговор.

— И что это были за фотографии? — спросил Джейк.

— Догадайся.

— Кошмар.

— Вовсе нет. Да, конечно, между нами существовала разница в возрасте. Но он мне нравился…

— Если Эмма однажды начнет встречаться с кем-то вроде Рамона, я возьму ружье и пристрелю его.

Не рассказала о том, как позировала Рамону. Как он раздевал меня, снимая вещь за вещью, в своей квартирке, залитой ярким светом. Как стояла обнаженной в центре комнаты, и все плыло вокруг, а голова просто кружилась, пока Рамон щелкал затвором. Потом делал фото крупным планом — локоть, колено, белая кожа на внутренней поверхности бедра, подъем стопы, уши с рубиновыми сережками в форме капель (его подарок). Много позже мама выложила снимки на кофейный столик и спросила: «Ради Бога, объясни, что это?!»

Еще никогда не видела ее в таком гневе. Она плакала и совершенно искренне думала, что ее дочь предалась дьяволу. Отец вообще на меня не смотрел. Сидел в кресле-качалке в углу комнаты и рассматривал фортепиано — просто чтобы не смотреть на меня. На крышке инструмента, отполированного до блеска, стояли несколько русских матрешек, фигурка заводного снегиря и наши с Аннабель фотографии в раннем детстве, в одинаковых клетчатых платьицах, сшитых мамой. А на столике лежали другие фото. Мое обнаженное тело выставлено напоказ, юношеский экстаз подвергнут осмеянию.

— Это противоестественно, — сказал отец.

— Секс — это священный акт между мужчиной и женщиной, которых Бог сочетал браком, — отчеканила мать, будто цитируя Священное Писание.

Папа кивнул и качнулся туда-сюда, по-прежнему не глядя на непутевую дочь. В этом самом кресле он качал меня, когда я была маленькой.

— Если ты делаешь это с кем-то, кроме мужа, расстаешься с частью своей души. — Мама покачала головой. — Отныне и навсегда этот отвратительный человек будет владеть частичкой тебя.

Интересно, что чувствовал Рамон, слетая со скользкой дороги. Мучился от боли, или темнота наступила сразу? В сентябре состоялись похороны, и он лежал в открытом гробу. Я стояла там рядом с его сестрой, очень похожей на брата — с оливковой кожей, зелеными глазами и растрепанными волосами. «Слишком много грима». Она достала из сумочки салфетку и вытерла покойнику щеку. Я невольно подумала, что Рамону наверняка не нравится лежать накрашенным.