На том мой вечер познаний и завершился.
Но не окончательно...
Последнюю точку в биографии Квентина поставил лекарь. На следующий день я, улучив минутку, нырнул после обеда к нему в комнату и с места в карьер поинтересовался родителями Дугласа.
Предлог был весьма благовидный – мол, у царя непременно зададут соответствующие вопросы, кто знает, если ответы на них не устроят царских бояр, то Квентина могут прогнать восвояси. А я, если что, могу помочь и научить, как правильно рассказывать о себе, чтобы все выглядело правдиво, но вначале мне для этого надо знать истину.
Листелл, который в полной мере усвоил русский обычай послеобеденного сна, лишь раздраженно ответил, что ему, собственно говоря, абсолютно наплевать, возьмут Квентина в учителя или дадут от ворот поворот. Наплевать же потому, что он подряжался только вылечить и доставить юношу живым и здоровым в Москву. Теперь у него есть твердая уверенность, что Квентин доберется до Москвы, а значит, Листеллу на Английском подворье выплатят остальную причитающуюся ему сумму, составляющую вчетверо больше той, которую он уже получил в качестве аванса. И дальше ему, Арнольду, на судьбу юноши... Впрочем, это он уже говорил.
Однако, видя, что прилипчивого русского ответ не удовлетворяет и он не собирается покидать опочивальню, лекарь скороговоркой выдал мне все те сведения, что у него имелись о Дугласе. К сожалению, их оказалось не так уж много, но достаточно, чтобы составить ясную картину.
Получалось, что шотландец нахально врал. Нет, то, что у него знатная семья и сам он – приемный сын Дугласов, взятый на воспитание после смерти его матери, тоже урожденной Дуглас,– это точно, зато все остальное, касающееся родства с королем,– юношеские фантазии и не более того.
«А я-то, балда, ломал голову, поменял ли его спасением историю или нет! – возмущался я, уже находясь в своей комнате, и язвительно заметил сам себе: – Мелковат ты, дядя, для таких глобальных изменений, а возомнил бог весть что. Хотя да, книги и надписи. Такое и впрямь кого хочешь может ввести в сомнение».
Что до них, то тут ларчик тоже открывался достаточно просто. Выдал мне это лекарь не сразу, а еще день спустя, когда хозяин дома устроил грандиозную попойку в честь дорогих гостей. Арнольд, как истинный иноземец, пить не умел. В смысле по-русски. Как говаривал наш командир десантного полка, отчитывая офицеров на собрании в клубе: «Ну выпил ведро, ну другое, но зачем же напиваться?»
Листелл этой мудрой рекомендации не слыхал. Впрочем, даже если бы и слыхал, все равно не помогло бы – он и полведра не одолел, как поплыл, причем хорошо поплыл.
Вот тогда-то он и рассказал мне истинную причину отправки Квентина за моря, на которой настояли его приемные родители. Дело в том, что король Яков, еще будучи шотландским королем, оказывается, был настолько любвеобилен, что прекрасного пола ему не хватало. Возможно, это лишь сплетни и наветы – недоброжелателей хватает у любого короля, но именно после того, как Яков зачастил в гости к приемным родителям Квентина, всякий раз ласково и подолгу беседуя с симпатичным подростком, у Дугласов и родилась эта идея.
Причем поначалу речь шла вообще об отправке – то есть куда подальше, лишь бы поскорей, а потом выпала чудесная оказия – Русь. Ну тут уж они подсуетились, благо что юноша и впрямь освоил танцы чуть ли не в совершенстве, галантными манерами поражал всех придворных, а что до знания различных гербов, то вообще мог посостязаться с герольдмейстерами.
Словом, принц был липовый. Хотя один плюс все равно имелся. Не будь этого разговора с Квентином, и я никогда бы не додумался всовывать лишние вводные в версию об истории своего рода. Зато теперь была твердая надежда, что представитель «родственной династии» не забудет и как-нибудь обратится к царю с просьбой принять меня на службу.
После этого я окончательно успокоился и больше об этом не думал. Лишь раз, уже перед расставанием, будучи в Москве, я напомнил Квентину о двойном обещании: помалкивать о происхождении и напомнить царю Борису Федоровичу о своем «названом брате».
Местом встречи недолго думая я определил храм Покрова на Рву, который добрая половина москвичей, если не больше, уже сейчас называла Василием Блаженным. Дату тоже назначил заранее. Разумеется, не завтра и не послезавтра, а гораздо позже, в среду на Масленой неделе.
Теперь предстояло заняться хозяйственными хлопотами. Увы, но, как позже я сам констатировал, с выбором жилья я слегка лопухнулся.
«Не гонялся бы ты, поп, за дешевизной»,– пенял я себе, но что сделано, то сделано. А получилось следующим образом. Проще всего, дабы не соваться ни в какие государевы приказы, ну разве что для скрепления сделки, было купить дом не в Китай-городе, тянущемся от Яузы до Неглинной, и не в Белом, или, как его иногда называли, Царевом. Этот занимал территорию все от той же Яузы, только севернее, и огибал Кремль с запада, упираясь в Москву-реку. Там тоже при желании можно было поселиться, но за гораздо большие деньги, не считая тех, которые непременно пришлось бы выложить всяким дьякам с подьячими.
А тут совершенно случайно я услыхал разговор двух торговцев на Пожаре, то есть на будущей Красной площади – гигантском рынке столицы в это время. Один из них похвалился своим зятем, который жил в Бронной слободе, а потом, из желания подзаработать большие деньги, три лета назад уехал куда-то аж еще дальше Устюга Великого. Ныне он вернулся за семьей и понарассказывал всякого заманчивого. Дескать, местный народец, не знающий истинной цены своим мехам, отдает их задешево, а кузнецы там в большом почете, ибо сами они с железом работать не свычны. Потому он и решил вовсе там осесть.
Ныне зять вроде как уже собрался, да вот заминка – не ведает, кому бы продать свой домишко, а бросать тоже как бы жалко. В него и труд немалый вложен, и пристройки кой-какие имеются, да и вообще лишняя деньга при переезде не помешает – дешевле прикупить железо для работы тут, а не там, где оно куда дороже.
Так в одночасье я и стал обладателем справного домика, который действительно был хоть и невелик, но ладен и добротен, имел и хлев, и амбар, и закуток для дров, и баньку. Все это было достаточно крепким, и охаять ничего нельзя.
Проблемы же заключались в ином.
Во-первых, спустя неделю стал доставать нескончаемый шум, гам и лязг. Ну все равно что устроиться жить в одном из цехов какого-нибудь штамповочного завода.
Оказывается, громкое у кузнецов ремесло.
Нет, я это знал и раньше, но как бы теоретически, а ознакомившись с производимыми ими децибелами на практике, внес в свои предыдущие познания существенную поправку – очень громкое.
Просто ужас какой-то.
В доме еще куда ни шло. Доносилось, но эдак приглушенно и не все время – периодически. Зато стоило выйти на крыльцо и постоять несколько минут, как тут же возникало инстинктивное желание сломать рукояти больших молотов у всех подмастерьев, чтоб не слышать этого нескончаемого бум-бум-бум, раздающегося спереди, сзади, с обоих боков и вроде бы даже сверху и снизу. А затем, не переводя дыхания, тут же проделать аналогичную операцию с малыми молотами самих мастеров – ибо это динь-динь-динь тоже порядком доставало.