Был и еще один выход – солгать. Но такого допустить старик как раз не мог – за всю свою жизнь он ни разу никого не обманул, и все его человеческое существо инстинктивно противилось лжи. Значит, надо было идти в угол, где…
…Когда Синеус, а был он тогда еще совсем не старым, впервые вошел в деревню, собираясь уединенно пожить где-нибудь поблизости, коротая остаток жизни, крестьяне, рассказывая ему наперебой о хороших, красивых местах, настоятельно советовали не селиться на том месте, где сейчас стояла его избушка. На все его дальнейшие расспросы они отмалчивались, отвечали уклончиво, пока наконец один из них, набравшись храбрости, не ляпнул напрямую: «Нечисто там».
И тогда остальных будто прорвало. Наперебой они начали рассказывать страннику, как пропавшая корова, найденная на этом месте мирно пасущейся, сдохла через несколько дней, и что трава там почти не растет, и зверей там отродясь никто не видывал, а одна из баб, возвращаясь с лукошком грибов, на свое несчастье прикорнула там на солнышке, разморенная, и обезумела. Видать, там нечистая сила так сильна, что и днем не боится показываться, подпуская к скотине и людям всяческую порчу.
«Вот и местечко хорошее нашлось, – подумалось тогда Синеусу. – Ни человек не забредет незваный, ни медведь с волком в гости не завалятся. Самое то».
– А что, мужики, коли я заплачу вам, чтобы избу мне там поставить до осени?
Как по команде, все разом встали и, молча надев шапки, потянулись к выходу.
– Хорошо заплачу! – крикнул им вдогонку Синеус. – Щедро! Золотом! – И он потряс кошелек, в коем зазывно зазвенел благородный металл.
Один из мужиков повернулся было, но потом махнул рукой:
– Видать, ты человек смелый, коли не боишься ничего, али заговоры какие знаешь супротив сатаны. А нам не с руки, мы людишки простые.
Шедший перед ним высокий старик, выглядевший среди них самым здравым на суждения и явно с симпатией поначалу отнесшийся к Синеусу, веско добавил:
– Али, может, сам на службе у диавола находишься, – и, указав на кисет, который еще держал в руках растерявшийся Синеус, рявкнул: – И кошель спрячь! Не найдется у тебя столь злата, дабы хучь на одну христианскую душу хватило. – И, сокрушенно вздохнув, вышел.
Вдова, у которой заночевал Синеус, на следующий же день отказала ему в ночлеге, прямо заявив:
– Бог весть, что в деревне про тебя глаголют, так что извиняй, мил человек, коли что, а надобно бы тебе другое место подыскать для жилья.
Ему даже никто не согласился продать инструменты, а нанятые в Угличе плотники, пьяно горланившие, что им сам черт не брат, наутро, протрезвев и помолясь, наотрез отказались помочь Синеусу в строительстве.
Однако суровая его натура только еще больше твердела, встречая огромное количество всевозможных препон на пути к цели К тому же, молясь и крестясь двоеперстно, как и положено русскому человеку, он в то же время не особенно верил в существование нечистой силы, поскольку ни разу не встречал ее в своей жизни, а лишь слышал о ее проявлениях. Нет, он не сомневался, что где-то она есть, живет и размножается, но особой веры насчет личной встречи с нею у него не было.
Вот тогда, закусив губу, что являлось у Синеуса признаком крайнего упрямства, он принялся за самостоятельное строительство. Сильно помогло то, что кое-какие навыки у него имелись, несмотря на проведенную в седле и при оружии добрую половину жизни. Память детства оставалась так крепка, что к осени избушка была готова. Пусть и неказиста, зато прочна и надежна. И печку он сам сложил, и мебель нехитрую сколотил.
А лежанка была у него поначалу в углу, из которого сильно поддувало. Вроде и щели все надежно мхом забил, и дверь подогнал – ничего не помогало. Пришлось перебраться в другой угол, дальний. Там-то у него и начались видения.
Почти сразу, еще когда он заново пережил и свою жизнь в дружине у Василия Иоанновича, и назначение десятником к совсем иному царевичу Иоанну, а позже и у сына его, ему стало не по себе.
Было и вправду что-то бесовское в этих сновидениях, неприятное, ледяное, как лоб покойника, и со сладковато-мертвящим запахом, который остается в помещение даже после его выноса. Наутро он встал совсем разбитый, с больной головой и трясущимися руками, весь какой-то опустошенный внутренне. Уж на что порой доводилось бражничать на государевой службе, и то он никогда, после самых лихих разгулов, затягивающихся далеко за полночь, не вставал таким измученным.
Ни о нечистой силе, ни о чем ином Синеус пока не думал, пытаясь объяснить увиденные сны тем, что пришли для него долгожданные часы досуга, но он пока не свыкся с ними. Пускай он и бросил службу у Иоанна IV, но прожитые им годы и десятилетия просто так не позабудешь, вот и вспоминаются они в голове.
На другую ночь было еще ужаснее. Кровавые разгулы царя-батюшки Иоанна Васильевича встали перед ним во всем своем неприкрытом похабстве и ужасе, причем он даже видел то, что произошло там, где никогда он не был, и от этого ему было еще страшней. То он становился попом, чью жену забрали для увеселений в царев дворец, а потом повесили аккурат над крыльцом бедняги, строго-настрого запретив три дня снимать тело, то – монахом, насмерть затравленным в царском дворе медведями.
На третью же ночь ему стали сниться уже исключительно покойники, но самое страшное ждало на четвертую ночь. Не выдержав нервного напряжения, он проснулся. Сердце тяжело ухало, в висках стучало, и он встал, чтобы напиться колодезной воды. Постояв немного возле бадейки, он решил поставить себе ковшик с водой у изголовья, дабы не вставать еще раз, коли опять проснется. Однако, сев на широкую лавку, служившую ему ложем, он в изумлении отпрянул, глядя помутившимся взором на печку, которая вдруг исчезла, а вместо нее появился кусок царской опочивальни и раскачивающийся в глубокой печали, обхвативший себя обеими руками за голову сам Иоанн Васильевич, стенающий в отчаянии:
– Горе мне, горе! Сына свово, наследника, дитя невинное загубил! Бесы, бесы в меня вселились.
Вдруг царь перестал кричать и так же изумленно начал вглядываться в Синеуса, будто и вправду увидел своего верного дружинника, коий так подло покинул его, почему-то не пожелав смотреть более на проливаемую кровь невинных, на смерти замученных стариков и детей.
– Ты?! Ты?! – перепуганно бормотал царь. – Почто явился мне? Я тобе не убивал! Ты не мной убиен! Нет на мне греха! Сгинь! Сгинь!
Тут он поднял посох и с силой метнул его в Синеуса. Видение исчезло. Посох же, долетев до какой-то невидимой границы, жалко звякнул и, зависнув на некоторое время аккурат над потолочной балкой, чиркнул по ней, переворачиваясь в воздухе, и упал возле печки. Синеус, вжавшись в угол, зажмурил в ужасе глаза, а когда открыл их, лежащего у печки посоха уже не было.
Он снова прилег на лавку, крепко уснул, а вспомнив наутро, что с ним приключилось ночью, весело, хоть и несколько натужно, засмеялся, убеждая себя, что ничего не было. Смеялся он до тех пор, пока не увидел стоящую на полу возле изголовья полную кружку воды.