Стало быть, Ивашку просто необходимо привезти к колдуну, чтобы у того рассеялись все подозрения. Более того, надо частично посвятить его в суть дела и рассказать, что жизни царевича угрожала опасность и пришлось поступить таким образом.
В том, что Синеус будет молчать, иезуит нисколько не сомневался. Хоть и маловато он с ним общался, но успел основательно изучить старика и уже мог хотя бы примерно предугадать его реакцию на те или иные события. Спасти от смерти безвинного царского отрока – цель благая, и Синеус ничего не будет иметь против.
Порешив так, иезуит спокойно выждал несколько дней, запирая при каждом своем уходе Ивашку в его тесной комнатке-спаленке из опасения, что тот вдруг снова исчезнет, как и в тот раз.
А мальчик, успокоившись, что во дворец везти его не собираются, а стало быть, и убивать не будут, оставил свои помыслы о побеге. К тому же иезуит обещал, что буквально через несколько дней самолично отвезет Ивашку к Синеусу, чем окончательно усыпил бдительность мальчика.
Неясным для Ивашки оставалось только одно – куда девался Митрич. Однако иезуит в ответ на расспросы пояснил, что у Митрича сильно заболел сын Никитка, и они поехали ажно в Москву, дабы полечить его у лучших лекарей.
– А что ж дедушка Синеус? – попытался было расспрашивать мальчик далее, но в ответ услышал полную всяких иноземных слов тираду о непригодности лекарских познаний несомненно имеющего дело с бесовской силой колдуна и о том, что он в состоянии помочь лишь в очень легких случаях, как это было с Ивашкиной простудой, да и то, излечив тело, колдун при этом непременно губит душу больного. Другое дело – московские лекари. Уж они-то, вооружась божьим словом и молитвами праведников, излечивают от всего-всего, причем в самые короткие сроки.
– А как же царевич? – перебил его Ивашка. – Почто ж они его не излечили?
– А откуда тебе ведомо, что он болен? – изумленно уставился иезуит на сболтнувшего лишнее и сразу же понявшего это мальчика.
Впрочем, Симон сам помог выйти ему из затруднительного положения.
– Никак холоп мой поведал? – пытливо посмотрел он в Ивашкины глаза, но тот молчал, не зная, что и сказать.
– Однако же многовато он болтал, а мне все молчуном представлялся, – пробормотал задумчиво иезуит. – Впрочем, ладно. Я его прощаю. – И, вспомнив, где сейчас лежит Митрич, добавил: – Прощаю и вовсе на него не сержусь.
Ночью Ивашка еще раз вспомнил негодование Симона по поводу лекарских познаний Синеуса и подумал:
«Как же так? А меня он вылечил и душу не загубил. Да и не может он никому ее загубить – он же хороший. А может, загубил, – подумалось отчего-то, – да только я сам того не ведаю?»
Он потрогал голову, затем грудь и даже помял на всякий случай впалый живот. Нигде ничего не болело.
«Стало быть, не загубил», – успокоился Ивашка и заснул.
Наутро они поехали к Синеусу. Радость встречи с мальчиком вскоре после отъезда лекаря у старика прошла. Причиной был визит попадьи, которая, не пожелав прийти сама, прислала вместо себя некую Агафью, которая согласилась навестить колдуна, очевидно, желая самолично ошарашить его рассказом о событиях, которые творятся сейчас в Угличе. Однако «старый ведьмак», как она окрестила его в сердцах за абсолютное равнодушие к услышанному, встрепенулся лишь раз:
– Так что там, говоришь, с Никиткой у нее стряслось?
– Да не с Никиткой. Чем слухаешь-то? Со старшеньким Митрофаном. Хозяин мужика ентого бородатого, коий дите свое на воспитание оставил, заезжал на днях, чтоб Никитку забрать, и заразу каку поди занес.
– Погодь, погодь. Не тарахти, – осадил ее Синеус. – Откель зараза-то взялась на ем?
– Дак я и обсказываю, что мужик ентот больной шибко, да с мальцом своим проститься хотел. Вот и поехамши он, а боярин ентот у постели евоной был. Поди, там и прицепилась к нему зараза та. А то ж с чегой-то с Митрофаном така хвароба стряслась, аккурат через два дни на третий?
– А что ж Никитка-то, приехал? – вновь перебил ее старик.
– Да нетути его покамест. Видать, тяжко захворал родитель евоный. А боярин вишь какой простецкий. Сам за сыночком съездил – дай бог ему здоровья. А попадья-то вся испереживалась, а я ей и реку…
– Не трещи, угомонись, – остановил ее в задумчивости Синеус. – Погодь-ка тут, на пороге. – Он нырнул внутрь и буквально через минуту снова появился в дверях.
Впрочем, женщина и не порывалась зайти в избушку, опасаясь увидеть там нечистую силу, с которой, по слухам, знался колдун и даже советовался с ней в сложных случаях, когда не знал, какое лучше лекарство применить.
И хотя, судя по всему, нечистая сила, помогающая Синеусу в лечении, была почему-то весьма снисходительна к жителям деревни и к их домашнему скоту, неуклонно способствуя их выздоровлению, встречаться с ней Агафье не очень-то хотелось. А уж когда она услышала приглушенные детские голоса, то и вовсе отошла от избушки на несколько саженей и, решив, что такое расстояние будет безопасным – все же день на дворе, и солнышко светит вовсю, неподходящее время для сатаны, дабы гнаться за честной доброй христианкой, – дожидалась там.
Синеус, слегка удивившись ее внезапному отступлению и упорному нежеланию подойти, спустился к ней сам и, вручив травы, детально обсказал, как их настаивать да когда и по сколько давать больному. Агафья слушала невнимательно, все время поглядывала через стариковское плечо на дверь избы, явно опасаясь, что оттуда кто-нибудь выскочит.
Наконец она умчалась, предвкушая, как напугает соседок, таких же сплетниц, как она сама. В воображении ей уже мерещились не только голоса, но и облик юных бесенят с маленькими рожками и копытцами. А судя по ее рассказу, каковым она и вправду сильно напугала односельчан, даже травы для лечения Митрофанушки, сына попадьи, давал не сам Синеус, а один из чертенят, озорно улыбаясь при этом и показывая клыки.
Да только она, Агафья, не испугалась и, трижды плюнув под хвост ведьминому отродью, прочла «Отче наш» и осенила его крестным знамением, отчего тот, жалобно визжа, убежал, оставив в ее руке травы. А они, может, и помогут, ежели их вначале окропить святой водой, что попадья, поминутно охая и крестясь, немедленно сделала.
Мысль о том, что у Синеуса могут гостить какие-то дети, Агафье не пришла в голову. Да и как ей было об этом подумать, ежели в деревне всем детям строго-настрого воспрещалось появляться в тех местах, отчего вблизи избушки колдуна каждое лето водилось видимо-невидимо как грибов, так и ягод, никто их не собирал.
Напуганные ее рассказом односельчане решили, что ежели уж им самим и придет какая нужда до Синеуса, то идти к нему надо, непременно выпустив из-под рубахи нательный крест и имея с собой пузырек со святой водицей.
Старик же, ничего не ведая о переполохе и озабоченный совсем другим, после ухода Агафьи допытался у Ивашки, что Митрича в хоромах царского лекаря последние четыре дня не было, и вообще никого там не было.