В 1974 году, в целях создания видимости активной работы, а также для укрепления авторитета своего агента в глазах руководства ГРУ, американцы подготовили ему «кандидата на вербовку». На этот раз им стал сержант Роберт Марциновский, работавший в аппарате военного атташе посольства США.
Обманутый Центр с удовольствием проглотил очередную подслащенную пилюлю. Авторитет Полякова стал стремительно расти. Изучаемого янки вскоре зарегистрировали в ГРУ под кличкой «Ринос». Самого же Роберта как подставу использовали втемную. Он, естественно, не знал сути отношений между советским полковником и коллегами. С их стороны, ему была дана установка, чтобы он «не отказывался» от просьб иностранного дипломата.
Только поэтому Марциновский искренне полагал, что выполняет какую-то очень важную задачу и участвует в хитроумной игре своей разведки, затеянной с русскими. Он надувал щеки и представлял себя чуть ли не персонажем из английских сериалов-триллеров, агентом 007 Джеймсом Бондом.
«Бурбон» провел с «Риносом» всего четыре встречи, получив от него незначительную информацию. Отправленная же в Москву, она получила, неожиданно для Полякова, достаточно высокую оценку. Центр посчитал «Риноса» перспективным агентом и рекомендовал продолжить «разработку» американца.
Долго, однако, с «Риносом» работать не пришлось. То ли церэушников испугала возможность провала своего ценного «крота» из-за грубо сварганенной подставы, то ли иссякла фантазия лепить каждый раз новые «дезинформационные пироги» — во всяком случае, Марциновского быстренько переправили на родной материк.
* * *
В 1976 году Поляков покинул Индию — закончился срок командировки. Возвратившись домой из-за границы, он ожидал очередного назначения. Волновался из-за затяжек с трудоустройством. Присматривался к переменам в центральном аппарате ГРУ, новым людям — рядовым и руководителям. Его грудь в очередной раз украсила высокая правительственная награда — орден Красной Звезды — «за заслуги» перед Родиной.
Став начальником факультета Военно-дипломатической академии и получив звание генерал-майора, он несколько успокоился. Понимал, что «вторая работа» на территории Москвы и всего Союза намного труднее и опаснее заграничной. Там он сам себе устанавливал порядок рабочего дня, здесь же приходилось тщательно планировать любую операцию по связи, ловчить и обманывать родственников и сослуживцев.
Линию поведения, рекомендуемую ему спецслужбами США, он неукоснительно претворял в жизнь. Все политические мероприятия Поляков активно поддерживал. На партийных собраниях гневно клеймил американский империализм, даже иногда отчитывая отдельных коммунистов за политическую слепоту и идеологический нигилизм.
Деловая активность новоиспеченного генерала скоро была замечена начальником политотдела. Полякову предложили перейти на партийную работу. Он отказывается, благодарит за проявленное доверие, обещает и дальше на службе руководствоваться партийными установками, говорит, что в «шкуре секретаря первичной парторганизации» он уже побывал.
Играя сразу две роли в опасном спектакле, Поляков не заметил, как накопилась стрессовая усталость. Ее видели или догадывались о ней родственники и близкие, сослуживцы и знакомые — по быстрой утомляемости, набухшим мешкам под глазами, раздражительности.
Освоившись с должностью начальника факультета, он понял, что может до самой пенсии передавать опыт молодежи и делиться воспоминаниями о былом. И таким образом избежать возмездия.
«Нет, — однажды осенила его мысль, — надо тряхнуть стариной. У меня же имеется прекрасная возможность заявить о себе. Показать хозяевам, что «Бурбон» еще чего-то стоит…»
* * *
В течение недели он выжидал удобное время для фотографирования списка личного состава факультета. И вот этот час наступил. Закрывшись в кабинете, он положил листы на стол. Штору окна задернул, словно прячась от яркого солнечного света. Тихо защелкал фотоаппарат.
Таких «рабочих циклов» было несколько. Судьба будущих военных разведчиков нескольких курсов его факультета отдавалась в руки противника. Она, служебная карьера этой офицерской элиты, будущих выпускников ВДА, если не ломалась совсем, то существенно сжималась тисками широкой осведомленности американских спецслужб. А они ведь подобной информацией делились со своими союзниками по блоку НАТО.
В июне 1978 года «Бурбон» передал очередную информацию через тайник. Камуфляжем служил кирпич, имеющий полую сердцевину, разделенную перегородками. Он вырубил их зубилом, вложил пять катушек экспонированных фотопленок и забрызгал кирпич жидким цементным раствором, придав ему вид бывшего в употреблении. Этот контейнер положил, согласно требованиям последнего плана по связи, у основания столба № 81 на одной из магистралей столицы.
Ждать долго не пришлось. Утром, войдя на кухню, Поляков увидел загоревшуюся лампочку сигнализатора на часах и порадовался, что вся его затея сработала чисто. Сам он, как домушник-рецидивист, следов не оставлял, работал, как говорится, без помарок. Опыт военного разведчика-агента пригодился «Бурбону». Да и экипировка соответствовала, вооружен был по последнему слову шпионской техники. В любой современной спецслужбе позавидуют. Чего стоит одна аппаратура быстродействующей двусторонней радиосвязи с применением приемопередающего устройства! Нажималась соответствующая кнопка — и определенный сигнал в считаные секунды запрограммированного времени фиксировался в одной из комнат посольства США в Москве. Это помещение принадлежало резидентуре ЦРУ.
Патологически боясь пеленгации, «Бурбон» практиковал довольно часто такую форму связи — «выстреливать» в течение секунды информацию непосредственно из автотранспорта или находясь напротив американского представительства на одной из автобусно-троллейбусных остановок.
Он провел в столице 25 таких сеансов двусторонней радиосвязи — информационных «выстрелов» по посольству. Принималась информация так же, только нажималась другая кнопка миниатюрного приемно-передающего устройства. Манипуляция проходила в кармане верхней одежды.
* * *
Время, когда приходится чего-то или кого-то ждать, уже давно замечено, тянется бесконечно долго. В беспокойном ожидании команды-приказа выехать в очередную загранкомандировку Поляков находился каждый день. Даже ночами эти мысли не давали ему уснуть и породили глубокую бессонницу, не снимаемую никакими лекарствами. Надежда таяла — руководство молчало, не было никаких даже полунамеков. Вспомнились однажды слова Ницше о том, что верное средство рассердить людей и внушить им злые мысли — заставить их долго ждать. На длительное ожидание он ответил несколькими «радиовыстрелами» по посольству США.
С присущей ему энергией начал перестраивать дачу. Мастерить он любил. Знал толк в работе с деревом. Инструмент, в основном подаренный американцами, позволял работать качественно, быстро и с наслаждением. Поляков считал, что плотницкое и столярное дело особенно благотворно влияет на нервную систему и психику.
Заколачивая однажды бронзовые шляпки гвоздей, подаренных церэушниками еще в Бирме, в ошкуренную золотисто-соломенного цвета сосновую вагонку, он подумал: