Комната свиданий представляла собой огромный зал, разделённый пополам двойными металлическими сетями, протянутыми от пола до потолка. Между решётками оставалось небольшое пространство «нейтральной полосы», по которому прохаживались две надзирательницы. Они бдительно следили, чтобы в разговорах не упоминались запрещённые темы, и были готовы пресечь любую попытку «контрабанды».
Из длинной уличной очереди в помещение для свиданий народ запускали большими партиями человек по двадцать-двадцать пять. Получившие возможность увидеть своих родственников люди, грудью бросались на металлическую сеть; вцепившись в её ячейки побелевшими пальцами, они пытались докричаться до родного человека сквозь оглушительный рой голосов.
Стоило Борису заметить родное лицо, он тоже стал орать, как все. Его поразило, с каким безучастным видом Ольга смотрит в его сторону, словно на чужого малознакомого ей человека. За все двадцать минут она ни разу ему не улыбнулась, не попыталась что-то крикнуть в ответ, или хотя бы взмахом руки показать, что рада его приходу.
Когда время, отведённое для свидания очередной группы родственников, истекло, и Борис вместе с толпой подавленно молчащих или напротив рыдающих родственников шёл по длинному коридору к выходу, его неожиданно окликнула пышнотелая грудастая женщина с малиновыми погонами старшины госбезопасности на плечах.
– Вам разрешено индивидуальное свидание, – сухо сообщила она Нефёдову, не пояснив, за что ему такая милость. Краем глаза обрадованный мужчина поймал завистливые взгляды тех, с кем он только что был на равных. Даже в несчастье жизнь делила людей на блатных и не очень.
По дороге надзирательница ещё раз напомнила счастливчику правила общения с подследственными.
– В случая любого нарушения, свидание сразу прекращается, – строго предупредила она.
На этот раз свидание проходило в кабинете какого-то местного сотрудника. Символической разделительной перегородкой Борису и Ольге служил рабочий стол отсутствующего сейчас хозяина. Контролирующая разговор надзирательница, взяв со стола пепельницу и отворив форточку, присела с папироской на подоконник, словно подчёркивая своей позой нестандартный характер происходящего.
Наверное, зомби – человек у которого чёрный маг Вуду выкрал душу, выглядит живее, чем женщина, сидевшая сейчас напротив Нефёдова. Он никогда не видел жену в таком странном коматозном состоянии. С совершенно отрешённым видом Ольга слушала, что он ей говорит, и механически отвечала, не вкладывая в слова ни грамма эмоций. Вид медленно угасающего родного человека рвал Нефёдову душу. На её бескровном фарфоровом лице остались одни безжизненные стеклянные глаза куклы.
Неожиданно надзирательница вышла из кабинета, оставив дверь приоткрытой. Она громко спрашивала у какого-то Фёди, который, похоже, находился в противоположном конце коридора, завезли ли в буфет свежие сардельки.
Как только надзирательница вышла, Борис тут же взял жену за руку.
– Я не отступлюсь от тебя, слышишь! – шептал он. – Вытащу тебя отсюда…
Она скользнула по его лицу безразличным взглядом и уставилась в зарешеченное окно, сквозь которое был виден только кусок внешней тюремной стены и плывущие по небу облака. Потом поёжилась, как от сильного холода, хотя в комнате было тепло.
– В чём тебя обвиняют? – ещё более понизив голос, попытался выяснить Борис. – Расскажи мне всё… Да посмотри же на меня! Это же я, твой Борис!
Их глаза вновь на секунду встретились, но она тут же перевела взгляд на дверь. Зрачки Ольги расширились. Борис проследил наполнившийся ужасом взгляд жены: из кабинета был виден только начищенный до блеска носок сапога грудастой старшины, которым она придерживала дверь. Но даже этого частичного присутствия надзирательницы было достаточно. Так вымуштрованная собака глядит на своего строгого хозяина, безмолвно спрашивая у него, можно ли принять кусочек сахара из чужих рук. Это затравленное существо в казённой тюремной робе было лишь жалкой тенью той Ольги, которую он любил, и ради которой готов был, не задумываясь, отдать свою жизнь. Можно было представить, что ей пришлось пережить в последние несколько недель!
– Я знаю, где наш Игорёк, – ласково шепнул он Ольге. – С ним всё в порядке. «Эти» (он кивнул на старшину) до него не добрались. Тебя я тоже не дам им на растерзание. Продержись ещё немного!
Впервые за их встречу во взгляде женщины появилось что-то осмысленное. Словно пытаясь что-то вспомнить, она впилась в лицо Бориса взглядом. Сотрясаемая беззвучными рыданиями, Ольга судорожно закивала головой.
Борис вскочил и бросился к ней, обнял, прижал к груди, нежно заворковал:
– Ну что с тобой, родная… Успокойся… Всё будет хорошо. Я никому тебя не дам в обиду. Скоро заберу тебя отсюда. Обещаю… Я куплю тебе красивое летнее платье. Мы возьмём нашего мальчика и уедем далеко – к тёплому морю. Там не будет плохих людей. Мы будем жить вдали от всех, в маленькой рыбачьей лачуге. Но нам будет там очень хорошо втроём. Обещаю тебе…
В кабинет, стуча подбойками сапог, вбежала старшина.
– Свидание закончено! – с порога завопила она. Охранница попыталась вырвать Ольгу из объятий Нефёдова, тогда он довольно грубо оттолкнул тётку. Между ними возникла потасовка. На помощь старшине подоспели ещё две надзирательницы. Борис закрывал собой жену от тюремщиц, не позволяя им надеть на неё наручники. Он пытался объяснить им:
– Разве вы не видите, что она больна! Её нужно отправить в больницу.
Но его слова натыкались на циничное равнодушие тюремщиц. Впрочем, вызванные бабой-старшиной на подмогу надзирательницы не прочь были позабавится. Целый день они изнывали от нестерпимой скуки на своих постах, не знали, куда себя деть. И вдруг в их однообразной службе произошло нечто необычное. Пока старшина сверлила Нефёдова злым взглядом, одна из вызванных ею надзирательниц напустила на себя выражение деланного сострадания:
– Да вы не беспокоитесь, товарищ муж, – со скрытой издёвкой сказала она Нефёдову. – Сейчас мы её в тюремную больницу сведём. А там с неё сразу наручники снимут.
– Верно, Рая! – громко, по-базарному захохотала её хамоватая напарница с толстощёким розовым лицом. – Браслетики снимут, а смирительную рубашку наденут. Тамошние санитары большие баловники. Пока она будет связана, она будут ласкать её между ног.
– Точно, подруга! – бойко подмигнула товарке, после чего нагло улыбнулась Нефёдову первая надзирательница. – Смотри, какая она у тебя тормозная! Не баба, а доска. От такой жены никакой радости. Ну ничего, общение с нашими мужиками из тюремной больницы пойдёт ей на пользу. Они её дурёху растормошат. Ещё благодарить станешь.
От этого наглого цинизма и от того, что чужие грязные руки пытаются бесцеремонно вырвать у него любимого человека Борис пришёл в негодование:
– Пошли прочь, шавки!
На что он надеялся, сжимая в своих объятиях жену с тюремным номером на робе? Вырваться из этой мрачной обители – за эти решётки и толстые стены было невозможно… Вскоре на место потасовки подоспела целая бригада местных стражей. Впрочем, не это решило исход схватки. Борис был готов сражаться за свою любимую до конца, пусть даже ему придётся голыми руками передушить дюжину краснопогонников. Но появившийся на месте событий тюремный начальник применил иезуитскую тактику. Это развязный субъект с неряшливо расстегнутым воротником служебного кителя стал угрожать, что если Нефёдов немедленно не выдаст им жену и не уберётся вон, то заключённая проведёт неделю в карцере. Там её привяжут к специальному стулу, чтобы она не могла пошевелиться, и станут принудительно кормить, засовывая толстую резиновую трубку прямо в пищевод. Похоже, мерзавца вызвали прямо из-за обильного обеденного стола. Губы и подбородок его лоснились. Привычно источая угрозы в адрес заключённой, он бесцеремонно между делом щупал похотливым взглядом женские прелести пышнотелых надзирательниц