– Я имею в виду, как это происходит? – повторил он, словно мужчины каждый день обсуждали подобные вещи с дамами.
– Если ты собрался просветить меня насчет пчелок и птичек, – сухо проронила девушка, – то немного запоздал.
Недавний именинник от души рассмеялся. Час назад этот звучный смех околдовал бы собеседницу, теперь же вывел из себя.
– Я говорю не о сексе, дорогая. – Разозлившись, хозяйка Ардис-холла пропустила мимо ушей это первое в их близости ласковое слово. Харман продолжал: – Речь о том, как ты получаешь разрешение зачать, возможно даже, через десятки лет, и выбираешь донора спермы.
Ада залилась краской и разгневалась еще сильнее:
– Не понимаю, что ты несешь.
Конечно же, она понимала. Это мужчинам не полагалось знать всего, а уж обсуждать вообще не следовало! Большинство женщин, приближаясь к Третьей Двадцатке, собирались завести ребенка. Обычно спустя несколько лет после запроса «посты» передавали разрешение посредством сервиторов. С того момента будущая мать прекращала всякие сношения с мужчинами, принимала особые таблетки, высвобождающие силу зачатия, и решала, кто же из ее партнеров достоин стать отцом малыша. Беременность продолжалась несколько дней, ну а дальше… история, древняя, как само человечество.
– Я про устройство, которое позволяет «назначить» отца из числа тех, с кем… ну, ты понимаешь, – настаивал Харман. – Люди старого образца не имели подобного выбора.
– Ерунда! – оборвала его девушка. – Мы и есть люди старого образца. И так было всегда.
Спутник медленно, чуть ли не печально, покачал головой:
– Ничего подобного. Даже в годы Сейви, каких-то тысячу лет назад, дамы беременели от кого попало. ПЛ вживили в нас… в наших женщин… специальное устройство по хранению спермопакетов и ее сознательному отбору. Сейви говорит, они позаимствовали его у моли.
– У моли?! – взорвалась Ада. К черту смущение! Что за бред! – Соображайте, что вы городите, Харман Ухр.
Мужчина вскинул голову, словно получил пощечину. Казалось, он впервые обратил внимание на чувства собеседницы.
– Это правда. Прости, если я расстроил тебя, но Сейви…
– Хватит! – воскликнула девушка; впервые в жизни она была готова броситься на человека с кулаками. – Сейви то, Сейви се! Довольно с меня этой старой кретинки! Не верю ни единому слову! Никакая она не старая и не мудрая. Просто полоумная. Все, я возвращаюсь.
И она побежала прочь.
– Ада! – крикнул вдогонку Харман.
Девушка не ответила.
– Ада!
За три недели плавания вверх по реке – точнее, внутреннему морю – Долины, Манмут едва не лишился рассудка. Фелюга с командой в сорок МЗЧ оказалась далеко не единственным судном, рассекающим волны затопленного ущелья. Кроме десятков похожих корабликов, путешественники миновали в день самое меньшее по три стометровых баржи, груженных неотесанными глыбами из каменоломен Лабиринта Ночи, до которого оставалось целых две тысячи восемьсот километров.
Орфу с Ио человечки закатили на борт и укрыли от летучих неприятелей куском парусины вместе с прочим грузом и предметами, извлеченными из трюма «Смуглой леди». Впрочем, любое воспоминание о подлодке, покинутой в пещерке на мелководье, приводило бывшего капитана в подавленное расположение духа. До сих пор он и не подозревал в себе столь сильной склонности к мрачным чувствам, к такому отчаянному одиночеству, которое отнимало бы всякую волю к дальнейшей борьбе. Лишь немилосердная утрата собственного судна явила истинную глубину скорби, на какую был способен моравек. Его товарищ – слепой калека, занявший место среди бесполезного балласта – и тот казался более жизнерадостным; хотя Манмут уже начинал понимать, как редко и осторожно иониец раскрывает перед кем-либо свою душу.
Фелюга причалила к берегу, точно по обещанию, на следующее марсианское утро после прибытия путешественников, и пока зеленые создания погружали гигантского краба на борт, маленький европеец успел несколько раз наведаться на «Смуглую леди», дабы забрать все, что только возможно: переносные аккумуляторы, сонар, навигационную оснастку, оборудование для коммуникаций…
– Не иначе, ты сплавал на разбитую посудину нагишом и набил карманы сухарями? – усмехнулся Орфу в ответ на его рассказ об утренних похождениях.
– Как? – Манмут испугался, а не свихнулся ли его друг окончательно.
– Авторская ошибочка, непоследовательность сюжета в «Робинзоне Крузо», – громыхнул краб. – Обожаю подобные неточности.
– Не знаю, не читал, – нахмурился европеец. Он был не в том настроении, чтобы выслушивать шуточки. Прощание с кораблем разрывало его душу на части.
Последующие три недели друзья обсуждали состояние Манмута – иных занятий на судне просто не было. К счастью, радиопередатчик ближнего действия, вмонтированный в панцирь ионийца, работал исправно.
– А ведь ты страдаешь не только из-за разлуки, – заметил однажды Орфу. – У тебя наверняка развивается агорафобия, боязнь открытого пространства.
– Почему это?
– Ты же создан, запрограммирован быть частью подлодки, которая прячется под вечными льдами на океанском дне, среди кромешной тьмы, под невыносимым давлением мощных слоев жидкости. Такому существу по-настоящему удобно лишь в тесной каюте. И недолгие набеги на поверхность Европы вряд ли подготовили тебя, старина, к марсианским просторам, далекому горизонту, ясным голубым небесам…
– Не такие уж они сейчас и голубые, – только и вымолвил в ответ знаток Шекспира.
Стояло раннее утро, ничем не отличавшееся от прочих, а это значит, Долину Маринера окутывала пелена тяжелых облаков и густого тумана. Зеленые человечки убрали ветрила и взялись за весла. Три десятка неутомимых гребцов уселись на скамеечках по пятнадцать с каждого борта, ибо ветер опять раздумал нести к цели двухмачтовый кораблик с треугольными «латинскими» парусами. На данном участке ширина реки достигала ста двадцати километров, а вскоре должна была увеличиться до двухсот, так что даже и в ясную погоду прибрежные скалы безнадежно затерялись бы за окоемом. Однако, учитывая оживленное судоходство, из предосторожности фелюга едва перемещалась в серой мгле, мерцая сигнальными фонарями на носу, мачтах и корме.
Со временем европеец осознал правоту друга. Агорафобия в самом деле доставляла ощутимые муки, ведь наиболее острая тоска подкатывала к горлу именно в солнечные, безоблачные дни. И все-таки его главная беда заключалась не в том, чтобы свыкнуться с потерей привычной скорлупки да нескольких внешних датчиков. Нет ничего ужасней для капитана, чем пережить свое судно, – так уверяли моравека исторические программы и прочитанная позже литература. Хуже того, на него была возложена ответственная миссия – доставить Короса III к подводному подножию Олимпа; теперь она бессовестно провалена. Ганимедянин мертв, как и Ри По – тот самый, кому следовало принять от главного разведчика Короса наиважнейшую информацию, зашифровать ее и передать…