Чужие незнакомые люди, о чем разговор! Каждый пошел своей дорогой, какие церемонии прощания, да и зачем?
На развод Майя подаст сразу, как только доберется до Москвы. А может, он подаст раньше. Что были, что не были знакомы и – ха-ха-ха, тридцать три раза! – женаты!
Зачем тогда ей понадобилась эта подчеркнутая отстраненность с намеком на женское «фи» зарвавшемуся мужлану?
«А незачем было меня так целовать! – возмутилась Майка, сама понимая, что по-детски и вообще глупо. – А и ладно, к черту! Чего я завелась, спрашивается?» – окончательно расстроилась она.
Повздыхала немного над своей глупостью, посмотрела еще на природу вокруг и задремала незаметно.
По лестнице от причала катера они поднимались тоже порознь – Майка впереди, а Батардин где-то сзади. Но, когда вышли на верхнюю площадку, обнаружили, что их уже ждет монах, которого Старец послал встретить новоиспеченных «супругов».
– Идемте, – сурово обратился инок почему-то именно к Майе. – Отец Никон ждет.
И заспешил вперед широкими шагами. Она засеменила за провожатым, почувствовав вдруг, что Батардин на ходу, молча, даже не посмотрев в сторону Майи, снимает и забирает с ее согнутой руки ее дорожную сумку. Сопротивляться не стала – отдала, а что, вполне нормальный мужской поступок.
А потом она забыла и про Батардина, и про сумку, и про все остальное на свете. Сначала их проводили к двери, врезанной в одну из массивных створок деревянных ворот монастыря, где их дожидался сам настоятель монастыря Отец Спиридон, который вчера не присутствовал на общей службе и встрече с прихожанами.
Это был мощный старик, как былинный богатырь – под два метра ростом, с широкими сильными плечами, кряжистый такой весь, подтянутый: никакого жира, ни следа немощи, седая длинная борода и волосы, но с прочернью прядками. Помоложе все же Никона, но взгляд такой непростой – ойе-ей-ей.
– Благослови вас Господь, – приветствовал гостей вполне дружелюбно настоятель и попросил: – Покажите ваше свидетельство о браке.
Батардин достал из кармана рюкзака документ и протянул ему. Отец Спиридон внимательно прочитал, кивнул и вернул документ владельцу.
– Сейчас вас сопроводят в нашу монастырскую церковь, там уже ожидает отец Никон, – принялся объяснять настоятель и посмотрел на Майю, обратившись конкретно к ней: – Вам, сестра, следует точно придерживаться существующих правил. Никуда не отходить, следовать только за сопровождающим, не разговаривать ни с кем по пути следования, при встрече с монахами, буде таковая случится, очи опускать и на братьев не смотреть. – И пояснил мягким тоном: – Монастырское служение у нас суровое, молельное, большинство братьев держат строгие обеты и с мирскими людьми не встречаются. Женщина есть для них строгий запрет даже на лицезрение, и не стоит их искушать походя.
– Не буду искушать, – серьезно пообещала Майка.
– Вот и хорошо, – мягко и понимающе улыбнулся ей настоятель.
Их с Батардиным впустили внутрь и повели по двору. Майя с любопытством глазела по сторонам, но обещание свое помнила и, когда навстречу прошли два монаха, добросовестно таращилась себе под ноги, очи, как велено, не поднимая. Но и то, что смогла увидеть, ей необычайно понравилось и сильно подивило. Та часть монастырской территории, по которой они прошли, была великолепно ухожена – тропинки, выложенные спилами деревьев и камнями, чудесные цветники, а между ними, как ни странно, грядки с травами и овощами, фруктовые деревья (это в Сибири-то!) и ягодные кусты – везде чистота, красота и безупречный порядок.
А церквушка!
Небольшая, уютная, ладненькая такая с куполами в сине-золотую полосу и золочеными крестами над ними. И почему-то сразу чувствовалось, что это древнее строение.
На пороге церкви их ждал сам Старец Никон, позади которого маячили уже привычные две монашеские фигуры в черных рясах, как стражи. А, может, и стражи, поди знай – дураков хватает, от которых светлого человека оградить требуется.
– Вижу, наказ мой исполнили, – улыбнулся Старец, когда Майя с Матвеем в сопровождении двух монахов подошли к нему.
– Исполнили, – подтвердил Батардин.
– Постились? – спросил Никон.
– С вечера без еды, – подтвердил Матвей.
– Ну, идем к Богородице, – махнул призывно рукой Старец.
Развернулся к входу и широко перекрестился. Майя с Матвеем перекрестились следом за ним.
Еще на катере Майя покрыла голову шалью, надежно закрепив ее на волосах заколками. Мудрить из-за спешки не стала, оделась почти как вчера, только поменяла футболку на блузку с длинными рукавами и застегнула на все пуговки до последней на шее, так что претензий к внешнему виду у священников не вызвала – юбка в пол и закрытое полностью тело.
Они зашли внутрь церкви, и Майя с удивлением отметила, что они здесь только втроем – остальные сопровождающие остались на улице. Это показалось девушке странным, но через пару секунд она об этом забыла.
Икона, к которой они подошли, была не очень большой – где-то сантиметров восемьдесят на шестьдесят, в серебряном окладе. В свете зажженных перед ней лампадки и свечей в подсвечнике отчетливо виднелись две влажные темные дорожки мироточения, тянущиеся из глаз Богородицы, а внизу оклада лежала губки для сбора миро.
Сразу становилось понятно, что икона эта старинная. Очень старая, писанная еще на деревянной поверхности, на «доске», как раньше говорили, но это не самое главное.
Главное, поразительное и невозможное – это ее взгляд!
В рассеянном тусклом свете церкви, в мерцающих бликах горящих перед ней свечей взгляд Богородицы казался совершенно живым!
И Майка вдруг испытала такое странное, почти мистическое чувство, что у нее побежали мурашки по позвоночнику, по всему телу, а на затылке мелкие волоски встали дыбом – девушка совершенно отчетливо видела, что на нее с иконы смотрят живые человеческие глаза! Глаза женщины, все доподлинно знающей про нее и про людей, про мир обычный и неземной, глаза возвышенной, просветленной женщины – страдающей, сочувствующей и в то же время сурово пеняющей за неправедные помыслы и дела.
– Помолимся вместе, – тихо произнес Старец и, взяв за руки Майю и Матвея, подвел поближе к иконе. Отпустил их руки, сложил молитвенно ладони и приказал: – Повторяйте за мной.
И началась молитва…
Не началась – творилась! Какая-то нереально высокая и одухотворенная – тихий, но фантастически сильный по насыщенности, голос Никона поднимался вверх к куполам и звенел чистотой, и что-то невероятное происходило в груди и в душе у Майки – ей казалось, что ее сознание вышло из тела, освободилось от оков условности и устремляется куда-то ввысь, туда, к куполам и выше-выше за летящим голосом Никона, и Богородица смотрит прямо ей в глаза, в сердце, в душу и грустит о ее бедах и прощает, и наставляет, и знает все, что было и что будет с ней…
И горло перехватывало от невероятной силы ощущений, и щемило от красоты и выси сердце, а слезы безостановочно катились из ее глаз…