– Про профессора это ты загнула, чтобы приличный человек…
– Приличный человек тоже может сбрендить!
– Это верно, но почему ты думаешь, что он пожилой?
Надежда не хотела раньше времени рассказывать Сергею то, что сообщила ей Маргарита Ивановна – кто ее знает, полицию эту, еще набросятся на бедную Майю, а человеку и так досталось в жизни.
– Потому что уже в восемьдесят первом, когда была операция у директрисы, он работал! Стало быть, не мальчик молоденький.
Надежда ушла к себе, на цыпочках подкралась к двери в комнату, обнаружила, что муж задремал, и уселась на кухне с котом на коленях. На столе перед ней лежал листочек с датами. Значит, в восемьдесят первом – операция у директрисы, это очень давно, к тому же, кто знает, что случилось с архивом несуществующей уже больницы, куда он мог подеваться. Не случайно лечащий врач ее матери не далее как позавчера сказала ей, чтобы все справки и снимки Надежда хранила у себя дома, потому что у них в больнице в течение года все это отправляют в архив, а оттуда можно что-либо выцарапать с огромным трудом. Стало быть, насчет директрисы пусть Сергей действует своими методами – официальными. А у Надежды в голове прочно сидела одна мысль еще с советского времени: действовать можно только через знакомых, человеку с улицы никто ничего не расскажет. И для полиции никто не расстарается, будут тянуть резину, Сергея будут футболить туда-сюда, а поскольку дело закрыто, то еще и от начальства попадет. Надежда испытывала к соседу не только дружеские, но и материнские чувства, потому что знала его с детства и дружила с его матерью. Так, уговаривая себя, что ей просто необходимо помочь Сергею и она совершенно не лезет не в свое дело, Надежда сосредоточилась на листочке. Значит, директриса отпадает. Дальше, Римма Точилло в девяносто четвертом году в больнице Академии наук. Вряд ли удастся Надежде что-то выяснить путное – знакомых у нее в этой больнице нет, да и с покойной Точилло она была не знакома. Стало быть, и Алевтину оставляем Сергею. Остается Сталина Викентьевна – операция аппендицита в девяносто втором и Евдокия – щитовидка в две тысячи шестом.
Надежда пошевелила мозгами и вспомнила, что новую больницу построили в их районе в 1990 году. И называлась она тогда больница имени Карла Маркса. А переименования эти все начались уже после, году в девяносто третьем, что ли. Так что Сталина лежала с аппендицитом именно в новой больнице. Значит, можно искать в архиве. Но ее, Надежду, в архив просто так никто не пустит, значит, нужно придумать какой-то хитрый ход.
Надежда плохо спала ночью, во-первых, волновалась за мужа, не подхватил ли он грипп, уж очень тяжело дышал во сне, а во-вторых, вспоминала, кто на работе может знать что-нибудь про Сталину.
Наутро муж проснулся отдохнувший и совсем не простуженный. А Надежда отправилась на работу с больной головой и опухшими глазами.
На работе в предновогодние дни было многолюдно. Прошел слух, что с нового года не то прибавят зарплату, не то переделают штатное расписание, не то вообще сократят. Поэтому народ потянулся в родной институт за новостями. Надежда особенно не волновалась, потому что ничего хорошего в смысле работы уже от института не ждала и жила по принципу: «Ты разлюбил меня бы, что ли, сама уйти я не решусь». Поэтому она быстренько разложила на столе бумаги и улизнула в соседний отдел к Зинаиде Павловне.
Зинаида Павловна была старой девой. Но не такой, какими их обычно представляют – вредное создание с котом и в бантиках, – нет, Зинаида была старой девой активной. Внешне она напоминала лошадь, но опять-таки не старую заезженную клячу с выпирающими боками, а верную рабочую лошадь, не первой молодости, конечно, но спокойно можно было пахать на ней еще много лет, разумеется, при надлежащем уходе. Словом, Зинаида Павловна была женщина работящая. И это Надежде, да и многим, импонировало. Странности все же некоторые у Зинаиды имелись. Например, она не любила общаться с женщинами, то есть не любила бесконечных сплетен, обсуждений чужой жизни, туалетов и школьных успехов детей и внуков. Дамы в отделе относились к Зинаиде с прохладцей, потому что была она неглупа, остра на язык и могла при всех ответить так, что сотрудница, легкомысленно решившая сделать ей замечание или еще как задеть, долго еще после Зинаидиной отповеди вертела головой и хлопала глазами. Вторая Зинаидина странность заключалась в одежде, вернее, в отсутствии оной. Не подумайте плохого, Зинаида никогда не приходила на работу голой, но то, что было на ней надето, назвать одеждой можно было при очень большом допущении. Надежде, например, глубоко запало в душу неизменное Зинаидино платье из того серого сукна, которое шло раньше на мальчиковую школьную форму. Платье было прямое, длинное, с отложным воротничком, и хотелось подпоясать его ремнем с пряжкой, как у пятиклассников послевоенного времени. Летом Зинаида тоже не баловала сотрудников разнообразием, ходила в платьице из синего сатина, издалека очень напоминающем рабочий халат, и создавалось впечатление, что каждый сезон она откуда-то добывает точно такое же, взамен старого, сильно выгоревшего.
– Как живете, Зинаида Павловна? – спросила Надежда для разговора.
– Хорошо, – улыбнулась та. – Я, Надя, живу просто отлично.
Надежда удивленно пригляделась к ней и внутренне ахнула. Сегодня на Зинаиде был надет брючный костюм, конечно, в моде такие были лет примерно двадцать назад, но, однако, все же это была вполне нормальная вещь, никаких ассоциаций со школьной формой и халатом уборщицы.
– Все жалуются, нервничают, сокращения боятся… – осторожно начала Надежда, – а вы…
– А я ничего не боюсь! – весело ответила Зинаида. – Мне все равно скоро на пенсию, меньше года осталось. Дотяну до лета, а там – на дачу.
Надежда вспомнила, что рассказывали про Сталину, как она перед самой своей смертью зверски поругалась с Зинаидой по поводу парника или еще из-за какой-то ерунды. Стало быть, дачные участки у них рядом. Это неудивительно, ведь их давали в свое время от работы. И Сталина Викентьевна, поругавшаяся к тому времени со всеми на работе, с Зинаидой как раз поддерживала хорошие отношения, потому что Зинаида Павловна, как уже говорилось, с местными институтскими дамами не очень-то общалась и не хотела знать всех сложных перипетий и страстей, кипевших вокруг Сталины.
– Где Новый год встречать собираетесь? – кинула Надежда пробный шар.
– На даче, конечно! – оживленно ответила Зинаида.
– Там же никого нет небось, зимой-то…
– Да что ты! У меня сосед, Федор Тимофеевич, постоянно на даче живет, еще есть пенсионеры, сторож опять же…
Ах вот оно что! Федор Тимофеевич, бывший муж Сталины, живет на даче, сосед, значит. Трудно было представить Зинаиду Павловну в роли коварной соблазнительности, но брючный костюм о чем-то говорит. Значит, и тут все замечательно устроилось, и здесь Сталина всем мешала.
Словно прочитав ее мысли, Зинаида сказала очень серьезно:
– Надя, я знаю, о чем ты сейчас думаешь. И скажу сразу: я совершенно не чувствую себя ни в чем виноватой. Да, мы ссорились в свое время со Сталиной из-за парника, ссорились исключительно по ее вине, склочная она была баба… А потом ее убили. И пусть нашлись кумушки, которые смотрят на меня косо, но я-то знаю, что это не я ткнула ее ножом и не я положила сверху красную розу. А фальшиво размазывать по щекам слезы я не собираюсь, противно это.