— Бабушку тогда очень скоро выжили из крайкома — не как троцкистку, но все равно идеологически: припаяли перерасход кумача. Просто — аппаратные склоки. Еле ноги унесла. Скрылась с ребеночком у родственников в Алма-Ате, на мелких должностях. Одно время, поскольку шикарно готовила, ездила поваром в правительственном вагоне-ресторане. Возила с собой дочку, мою, стало быть, маму. Однажды сам товарищ Ворошилов угостил дочь поварихи конфетами.
Сигарета Василисы потухла. Историческая красавица молча встала и пошла от меня вдоль по бульвару. Я нанес ей травму. Ей очень досадно, если не больно, осознавать, что я все это время ее дурачил. Она вкладывала душу в разыскания, а я…
* * *
Я решил на некоторое время лечь на дно. В возобновленном «Зоиле» появляться не хотелось, разговаривать с людьми вдруг стало невыносимо трудно. Последнее время любые мои контакты со знакомыми превращались в какую-то белиберду. Я был неловок, груб, непонятлив, толстокож и несвоевременен. Они — обидчивы, рассеяны, озабочены непонятным, и никто не хотел сосредоточиться на том, что я считал важным. Все разговоры развивались под трудновычислимым углом к плоскости здравого смысла и сложившихся представлений.
В такой ситуации надо прежде всего разобраться с самим собой.
Кто-то из предшественников нашел убежище от безумств мира в углу с книгой, я завалился на диван перед телевизором. Отключив предварительно телефоны.
Уже к концу первого вечера появилось ощущение, что градус безумия, владеющего миром, начинает чуточку спадать. Конечно, то тут, то там продолжали проскакивать странные сообщения. Объяснимые только с той точки зрения, что все катится в глобальные тартарары. Но плотность этих сигналов, мне кажется, уменьшилась. Что-то вроде ремиссии наступало во всех сферах. Если так, у меня тем больше появлялось оснований затаиться и осмотреться.
Кстати, очень бросалось в глаза, сколько у нас на экранах апокатиптиков, работающих на давно привычном материале. Я лежал и слушал образованных людей, объяснявших, что человечество несомненно погибнет, отравившись модифицированными продуктами; задохнется в глобальном парнике, если не отключит свои теплоэлектростанции; лишит землю магнитного поля, если не прекратит выкапывание железной руды из земной коры; окажется беззащитно перед космическими магнитными или метеоритными ударами.
А еще СПИД, грипп, наркомания. На этом общем фоне круглосуточного запугивания знаки подлинной опасности не могли не затеряться. Кто бы стал, находясь в теснинах этих глобальных проблем, концентрироваться на сообщении о пластическом хирурге из Нижнего Тагила, публично отрезавшем себе скальпелем нос прямо на площади перед памятником Ленину? Прямо КВН какой-то. Коммунисты утверждают, что это акция в рамках управляемой общественной истерии, цель которой — удалить скорлупу вождя из Мавзолея.
А вот про несчастных детей: психологи утверждают — массовые сдачи властям «похитителей детей» по всему миру произошли в результате воздействия «австрийских примеров». Мол, дикие отцы, державшие в подвалах десятилетиями своих дочерей посмотрели на несчастного герра Кампуша и прониклись, и сразу в полицию. В доказательство того, что такие массовые «добромании» возможны, приводился пример из истории Ирландии. Там в середине XIX века местные алкоголики собрались на свой съезд и решили: все, бросаем пить, потому что долее так нельзя. Гибнем как народ. И бросили. Около полумиллиона человек.
Продавшица мясного магазина пыталась в подсобке покончить с собой, когда поняла, что обвесила покупателя. Так она пояснила реаниматорам, спасшим ее. История поступает на стол к четырем смехачам из «Прожекторперисхилтон». А с этой бы тетенькой поговорить.
Я встал и побрел в ближайший магазин. Не для того чтобы поставить следственный эксперимент, просто захотелось поесть. Меня не обсчитали и не обвесили, просто устроили аттракцион на тему «нет сдачи». С каким ощущением собственной правоты меня послали, когда я заикнулся, что отсутствие сдачи — это не моя, а их проблема. В ответ на довольно мягко высказанное соображение, что в магазине должно быть удобно покупателю, а не продавцу, меня оскорбили несколькими способами. И, что самое приятное, стоявшие в очереди за мной покупатели встали на сторону продавщицы, демонстрируя полную ей лояльность, как будто она, как в советские времена, являлась представителем власти и могла осерчать на них, отказавшись менять свой товар на их деньги. Где наше братство покупателей!
Когда же при переходе улицы — строго по зебре — меня демонстративно отказался пропускать большой, красивый, гордый джип — он прорычал мимо почти отдавив мне ботинки, я был почти счастлив. Мой мир пребывал в порядке, все как всегда, все на местах. И мусор вокруг урн, а не в них.
С полчаса я бродил по дворам, пока не оказался у дома номер 9, что за булочной и школой глухонемых, там испокон веков, еще до расстрела Белого дома в торце укоренилась одна фирма: «ООО Ответственность». Общество ограниченной ответственности. Собственно, именно с потрясенного созерцания этой вывески началась во мне работа, закончившаяся «Зоилом». Вот она — червоточина, первая дырка в моем макрокосме. Фирма была на месте, и я улыбнулся вывеске и толстому человеку, курившему у входа. Я был рад, словно нашел зачинщика беспорядков.
Глядя в кухонное окно на детскую площадку, где на скамейках сидят полные, роскошные, видимо, азербайджанские мамы и радостно возится симпатичная черноглазая детвора, я покорно кивал и подливал себе пива. Все справедливо. Если у меня нет детей, я ведь не могу требовать, чтобы пустовала детская площадка.
А вот что еще нам сообщает телевизор: на московских кладбищах настоящий бум. Некоторые могилы просто утопают в цветах. Причем речь идет не о Высоцком или Андрее Миронове и не о Есенине. Вдруг на некоторых, абсолютно ничем не примечательных могилах, чаще всего недавних, стали по утрам обнаруживаться огромные букеты — дорогие, выспренние собрания цветов.
Я блуждал по каналам и на третьем наткнулся: раскрыто дерзкое преступление-хулиганство. Некий Антон Криворучко, пользуясь своим служебным положением и техническим образованием, проникал в автоматическую систему оповещения в поездах московского метрополитена и вносил в записи свои изменения. Изменения носили похабный характер, на что поступили многочисленные жалобы пассажиров. Задержанный — тихий, маленький человек с прыщавым лицом — заявил, что раскаивается в содеянном. Выступивший вслед за этим врач высказал мнение, что Криворучко нездоров психически. Существует такой вид заболевания, когда «больным овладевает неодолимое желание сказать какую-нибудь неуместную скабрезность». Предстоит экспертиза.
Не знаю почему, но это известие меня огорчило. А вдруг, если хорошо покопаться, то за каждым таинственным и странным фактом последних дней стоит такой Криворучко? Это не конец света, а чье-то «неодолимое» желание подурачиться. А что если никакой бездны поблизости и нет, а просто главный демиург этого мира носит фамилию Криворучко?
Но тут мне припомнился взорвавшийся автобус с деньгами, пылающие по ночам машины, разбитый отцовским горем Петрович, и я понял: успокаиваться рано.