Н. Болтянская: — На кого? На меня?
А. Проханов: — На Виктора Шендеровича. Срочно изготовляю его чучело, обливаю его уксусом или спиртом и поджигаю.
Н. Болтянская: — Где?
А. Проханов: — В лесу, в землянке своей, конечно.
Н. Болтянская: — Бедный Александр Андреевич. Грустно. Вообще, неужели вы не можете ничего нового, креативного изобрести?
А. Проханов: — Ничего, ничего.
Н. Болтянская: — Кстати, Лев Толстой был подвергнут анафеме. А вы со Львом Толстым…
А. Проханов: — А я — осанне. Есть анафема и осанна.
Н. Болтянская: — А, понятно. А вы — осанне. Понятно. «Четвёртому сроку Путина не бывать?» Да, нет?
А. Проханов: — Это по модели третьего Рима, что ли? Два Рима пали, третий Рим и четвёртому не бывать?
Н. Болтянская: — Я вас спрашиваю. Это не я даже, а Дмитрий вас спрашивает.
А. Проханов: — Всё зависит от того, будет ли в течение этого третьего срока развитие.
Н. Болтянская: — Развитие кого?
А. Проханов: — Развитие страны. Будет ли этот долгожданный рывок.
Н. Болтянская: — А будет или нет?
А. Проханов: — Ну, я жду, я его вымаливаю, я его двигаю в той степени, в какой я, слабый, бессильный, одинокий человек в состоянии его стимулировать. Я жду, что русское развитие, несмотря на надвигающийся кризис, состоится. Если оно состоится, то будет четвёртый срок.
Н. Болтянская: — Но однозначно ответить…
А. Проханов: — Я не звездочёт.
18.07.12.
О. Журавлёва — Добрый вечер. Здравствуйте, Александр Андреевич. Ну, во-первых, вопрос такой от Несогласного: «Александр Андреевич, согласны ли вы с очевидной истиной, что Путин — это очень сильно разбогатевший Сталин?»
А. Проханов: — Ну, быть может, конечно. Иосиф Виссарионович оставил после себя стоптанные валенки и великую страну. А Путин получил в наследство, действительно, разоренное и уничтоженное государство, практически государство, не имеющее власти. И все оставшееся ему политическое время он использовал для того, чтобы создать это государство. Одновременно с этим он, по-моему, хорошо научился жить.
О. Журавлёва — Ну, то есть вы согласны с тем, что он достаточно состоятельный все-таки человек?
А. Проханов: Я думаю, что да, конечно. Об этом все говорят. И я думаю, что сам он тоже не является пуританином. Он об этом тоже, может быть, впрямую не заявлял, но все, что он нам демонстрирует, стиль жизни, говорит о том, что он любитель хорошо пожить.
О. Журавлёва — Гедонист, так сказать.
А. Проханов: — Ну, может быть, не гедонист. Он плейбой. Вот кто он. Он плейбой.
О. Журавлёва — Хорошо. Вот, кстати, можно сказать, в продолжение темы личности Путина. Илья нас спрашивает: «Как вы относитесь к люстрации?» А вот что-нибудь изменилось бы у нас, если бы в 90-е годы прошла люстрация сотрудников спецслужб, всяких одиозных судей, кого-то еще?
А. Проханов: — В общем, я за это.
О. Журавлёва: — Да?
А. Проханов: — Да. Во-первых, мы бы не получили это чудовище — Ельцина.
Первый, кого бы, видимо, выдавили бы из власти, из политики, стал бы Ельцин, и не было этого косматого, страшного зверя, который правил в российской политике на протяжении вот этих первых чудовищных 90-х годов. Я думаю, что уже одно это, по существу, оправдало бы эти меры.
Я думаю, что комитетчики получили бы по заслугам.
О. Журавлёва — Так? Но ведь тогда бы и Путина прекрасного бы не было.
А. Проханов: — Комитетчики. И Путина не было бы тогда, и его, наверное, супруги не было, и дворцов бы не было, и нас с вами бы не было. Там огромная система последствий, если бы это произошло. Не было бы комитетчиков, которые, конечно, продали свою Родину — Советский Союз, которые в момент, когда глумились над их кумиром, над Дзержинским на площади, ни один из них не выставил СВД из окон Лубянки (все окна горели) и не выстрелил в глумителей над этим кумиром, над божеством комитетчиков. Все они — трусы.
О. Журавлёва — Вы кровожадный.
А. Проханов: — Все они — трусы и предатели. Они созданы были для того, чтобы защищать государство.
О. Журавлёва — Да ладно. Александр Андреевич, вы тоже не ходили с плакатами в защиту, я не знаю, православных христиан и духа русского.
А. Проханов: — Когда?
О. Журавлёва — Вы тоже работали себе спокойно в журналах, писали про социалистическое строительство.
А. Проханов: — Когда, когда? Вы просто ничего обо мне не знаете.
О. Журавлёва — Мне о вас очень много рассказывали.
А. Проханов: — Да? Тогда милости прошу в мое прошлое, и мы с вами раз 15 или 17 съездили бы на афганскую войну, а три раза съездили бы…
О. Журавлёва — Одно другому не мешает. На афганскую войну кто попало не ездил из журналистов, правда же?
А. Проханов: — Нет, я думаю, что на афганскую войну ездили те, кому это было интересно. Большинство журналистов ездили в Париж в это время, во Францию.
О. Журавлёва — Те, кому было интересно, те ехали в Париж?
А. Проханов — Конечно. Те, кому было интересно, все наши писатели — и Вознесенский, и Евтушенко — отправлялись в Европу. Я слонялся по окраинам мира, где постреливали. Так что спокойно я не прожил эти годы, слава тебе, господи.
О. Журавлёва — Так, хорошо. Вам люстрация не грозит.
А. Проханов: — Но вы — молодец. Я люблю с вами говорить вот почему. Вы задаете вопрос, я начинаю отвечать, вы не дожидаясь финала, лепите второй дурацкий вопрос. Только я начну, принимаюсь за него отвечать, вы третий лепите. Ну так чего там еще?
О. Журавлёва — Вы говорите просто удивительные всякие слова, и каждый раз открываетесь для меня по-новому.