— Подойдите поближе, — обратился Барс-Оркан к Энриху. — Хочу взглянуть на ваш мундир.
Доселе безучастно стоявший посреди комнаты обер-лейтенант на два шага приблизился к столу. Хозяин этой обители приподнял настольную керосинку и, приподнявшись, подался с ней к офицеру. Энрих презрительно скривил губы, давая понять, что все, что здесь происходит, не только противно ему, но и оскорбляет его арийское достоинство.
— Отличный мундир, — признал тем временем поручик. Штабс-капитан помнил, с каким благоговением отнесся в свое время новоиспеченный прапорщик Орканов к тому офицерскому мундиру, который выдал ему на судне один из колчаковских каптенармусов. — Настоящий, офицерский. День, когда я стал белым русским офицером, совершенно изменил мою жизнь. Белого движения давно нет, мундир мой истлел в тайной землянке, а я по-прежнему остаюсь офицером. А может, всего лишь пытаюсь стать им. В каком чине пребываете, позвольте вас спросить, господин германский офицер?
Энрих понял вопрос, однако ответом его не удостоил, а высокомерно взглянул на Кротова. Тот назвал чин, тем не менее старейшина рода уперся ладонями в колени и набыченно подался вперед, почти налегая грудью на стол.
— Он ведь знает русский, — обратился он к штабс-капитану, не поднимая головы. — Почему не отвечает? Считает, что перед ним представитель недоразвитой расы?
— Господин Энрих является обер-лейтенантом, по-нашенски, поручиком. Кстати, теперь вы равны в чине. Он помнит, что у белых офицеров чины были не такими, как у красных, и не знает слова «поручик», — попытался выйти из положения Кротов, но тотчас же по-немецки прорычал: — Отвечайте ему, обер-лейтенант, отвечайте. Сейчас не время предаваться гордыне.
— Я правильно понял, господин обер-лейтенант, что вас прислали, чтобы я сотворял здесь, за Уралом, ханство?
— Меня действительно прислали сюда, — произнес Энрих, безбожно коверкая слова.
— Значит, никогда больше мы с вами не увидимся.
— Почему?
— Потому что в следующий раз я приму вас в своей ставке только тогда, когда ваши войска возьмут Москву.
— Это будет очень скоро.
— Я не только старейшина, но и шаман из рода шаманов, — медленно перебирал тонкими желтыми пальцами четки Барс-Оркан. — Я спрашивал совета у духов. Они утверждают, что Москвы ваши войска не возьмут. Никогда.
Кротов и Энрих растерянно переглянулись. Такого поворота встречи они не предполагали.
— Ты слишком нагло ведешь себя, тунгус, — рванул кобуру Энрих, но в то же мгновение в руке Оркана, непонятно каким образом и откуда, появился револьвер. Это появление сопровождалось каким-то гортанным криком, после которого дверь распахнулась и на пришельцев уставились три ружейных ствола.
— Я же просил вас не горячиться, обер-лейтенант, — жестко остепенил германца Кротов. — И напоминаю, что вы все еще находитесь в моем подчинении. Откажетесь выполнять мои приказы — пристрелю без права на помилование. Вы своих людей тоже усмирите, поручик. — И, выждав, когда, повинуясь приказу вождя, охотники исчезли, закрыв за собой дверь, продолжил: — Люди вашего рода должны знать, что прилетали начальники из Тюмени, сотрудники НКВД. Только это. Иначе германским диверсантам придется истребить весь ваш род. Вы понимаете это, белый поручик Орканов?
Прежде чем ответить, Барс-Оркан спрятал наган куда-то под стол, с минуту молча теребил четки и только после этого по-тунгусски обратился к Бивню, который до сих пор не проронил ни слова и которого сам вождь предпочитал не замечать.
— Ты давно живешь за границей, тунгус?
— Давно. Тунгусы теперь по всему миру. Так уж сложилось.
— Из какой же части мира приехал ты?
— Из Норвегии. Но учился в Германии.
— Тебя привезли сюда, чтобы назначить ханом тунгусов после того, как германцы уберут меня?
— Все надеются, что вы станете служить германскому рейху и Белой России, — сдержанно объяснил Бивень, уходя от прямого ответа.
— Почему ты не говоришь, как подобает тунгусу: прямо и откровенно?
— «Прямо и откровенно» — еще не означает мудро. С тех пор как тунгусы оказались под властью русских, они уже не говорят прямо и откровенно. Они говорят так, как привык говорить ты, Барс-Оркан, — хитровато прищурился Бивень. — Покажи мне того, кто при Сталине смеет говорить прямо и откровенно. Даже здесь, в Сибири. И потом, старший здесь штабс-капитан, говори сним.
Вождь взял лежавшую на столе трубку, прикурил ее от зажженной в керосинке лучины и какое-то время молчаливо курил, размышляя над ситуацией, в которой оказался.
— …И все же я не стану поднимать тунгусский народ против русских, — молвил несостоявшийся хан тунгусов уже тогда, когда ни Кротов, ни обер-лейтенант не ожидали услышать от него какого-либо внятного ответа. — Германцы пришли к Москве, постоят, потеряют много своих воинов и уйдут. Причем очень скоро. Но германцев много, а тунгусов мало. Мы не можем терять много воинов, иначе потеряем весь народ. Германцы уйдут и никогда больше не вернутся, а русские останутся навсегда. И в России, и в Сибири. Так говорят духи умерших вождей тунгусов. Так говорит дух великого хана Кучума.
— Я верю только тем духам, — зло процедил Энрих, — на пророчества которых полагается вождь германцев, а не вождь тунгусов.
— Духи уже предали вашего вождя, господин обер-лейтенант. Только он об этом пока что не догадывается. Вещий знак об этом будет дан ему в битве под Москвой.
Первым по трапу сошел грузный, с бледновато-серым лицом полковник, левая височная часть которого была рассечена глубоким, почти смертельным шрамом.
— Вы начальник заставы? — еще издали обратился он к старшему по званию.
— Так точно. Старший лейтенант Загревский.
— Полковник Удальцов. Направлен штабом пограничного округа.
«Нет, шрам у него старый, — определил про себя Ордаш, присмотревшись к щеке полковника, оказавшегося как бы вполоборота к нему. — То ли в Гражданскую под саблю беляка подставился, то ли в Испании зацепило». И даже ощутил какое-то разочарование, поскольку ожидал увидеть первый шрам войны уже нынешней.
— Я понял так, — кивнул Загревский в сторону «Вайгача», — что вас атаковали немецкие самолеты?
— В чем нетрудно убедиться. Выяснить бы только, откуда они взялись? — с надеждой взглянул он на начальника заставы. — Вам ничего об этом не известно?
— Откуда берутся — не знаю. Однако видеть германский самолет над островом Фактория приходилось. Мыслю, что на одном из островов германцы умудрились создать тайную базу.
— Так, может, на этой вашей Фактории и создали?
— Под носом у погранзаставы? Это уж было бы слишком нагло.
— А нападать на нас за тысячи километров от фронта — не нагло? Однако же решились. Мы шли караваном. Два наших судна ушли на дно, один эсминец получил серьезные повреждения и отстал. Второй тоже, как видите…