— Что вы там бормочете, Загревский? Разучились реагировать на приказы старших по званию? Давно никому не подчинялись?

— Так точно, товарищ полковник! — словно новобранец на плацу прокричал начальник заставы. — На заставе приказано оставить только старшину. Приказ ясен, разрешите выполнять.

Все свидетели этой сцены — кто вопросительно и сочувственно, а кто и с откровенным любопытством, взглянули на Ордаша. И только теперь Вадим по-настоящему осознал, что речь-то идет о нем. Что это ему предстоит целый год пробыть здесь, на безбожно отдаленной от цивилизованного мира заставе, в полном одиночестве! Дикость, конечно. Оставили хотя бы двоих! О чем они там думают, в своих штабах?!

— Вот теперь вижу, что передо мной стоит боевой офицер, — изощрялся тем временем Удальцов, — а не какой-то частично годный к службе обозник. Или, может, испугались возможности оказаться на фронте?

— Да не в этом дело, товарищ полковник. Я о заставе думаю, ведь столько лет…

— Опять не по уставу мыслишь, старший лейтенант. Да кому она теперь нужна, эта твоя застава?! — поморщился полковник. — Кому она вообще здесь нужна была? Так, для профанации… Ты, конечно, не обижайся, но… А что не трусишь перед отправкой на фронт — верю, — попытался хоть как-то компенсировать свою резкость полковник, уже оказавшись на плацу заставы. — Во всяком случае, хочется верить. Хотя о фронте мечтают или те, кто плохо представляет себе, что это такое, или полные идиоты.

— В суете мирской вы как-то забыли о патриотах, товарищ полковник, — не удержался Ордаш, хотя и понимал, что замечание слишком дерзкое и явно не по чину.

Как раз это: «не по чину», а главное, «не по возрасту», и резануло полковника. Он решительно оглянулся на Вадима, и лицо его вновь озарилось сарказмом какой-то сатанинской улыбки.

— Патриоты, сынок, о фронте не мечтают, иначе они не были бы патриотами. Они мечтают о мире, поэтому очень серьезно готовятся к фронту, чтобы проявить себя там, как подобает настоящему солдату. Об этом вы, командиры всех рангов, и должны говорить своим подчиненным. Это я внятно произнес, старший лейтенант?

— И поучительно, товарищ полковник.

— Согласен, и поучительно. Хотя, чтобы слыть таким поучительным, не обязательно проходить через Гражданскую и финскую, не говоря уже об Испании, как некоторые известные мне неуставные идиоты-мечтатели, тоже в свое время размечтавшиеся, — прокряхтел полковник, явно имея в виду самого себя, теперь уже не очень-то любимого.

— Три войны?! — уважительно удивился Загревский. — Представляю себе.

— Ни черта ты пока что не представляешь, старший лейтенант, поскольку представлять тебе пока еще по уставу не положено.

«Странно, — удивился Вадим, — через три войны прошел, боевой офицер, а с “уставом” своим носится как отъявленный штабист. Впрочем, стоит ли удивляться? Сейчас-то он как раз и прислан сюда кем-то из высоких штабистов, одним из которых и сам является».

— Э, постой! Так ты, очевидно, и есть тот самый старшина заставы? — словно бы уловил Удальцов его размышления, лишь мельком взглянув при этом на стоявшего плечом к плечу с начальником заставы старшину Ящука.

— Так точно, старшина Ордаш.

— Вот тебе, старшина, как ты уже уловил, по-настоящему не повезло. Потому что именно тебе приказано остаться на зимовку. Одному — между тундрой и океаном, на самой границе льдов, миров или границе ледяного безмолвия, как сказал бы по этому поводу то ли Джек Лондон, то ли еще кто-то там из'литераторов, которых мне и читать-то было некогда.

— Может быть, удастся оставить хотя бы двоих? — попытался вступиться за Вадима старший лейтенант. — Все-таки полярная зима, ближайшее селение почти за триста километров отсюда.

— За двести, — механически уточнил полковник.

— Стойбища ближайшие тоже довольно далеко располагаются, поскольку грунт в окрестностях горный да каменистый…

Ордаш ожидал, что полковник вновь резко одернет начальника заставы с его «лишними разговорами», но тот лишь сочувственно развел руками.

— Не по уставу мыслишь, старший лейтенант. А потому не понимаешь, что не в моей это власти. Приказано оставить только одного. Он будет обеспечен питанием, боеприпасами и всем прочим, но тоже из расчета — на одного. Ты-то что скажешь на это, старшина? — обратился к Вадиму.

— Раз есть приказ, обязан продержаться, — встал тот по стойке «смирно».

— Вот теперь ты мыслишь по уставу, а значит, правильно. Молодой, крепкий. Зиму обязан продержаться. Один. На фронте сейчас каждый штык — на вес победы. Тем более, штык пограничника, бойца особого полка НКВД. Кстати, чтобы тебе не очень грустилось, старшина Ордаш, сообщу, что, хотя и оставляют тебя здесь как бывшего старшину заставы, но остаешься ты уже как её начальник.

— Это понятно, — неохотно отозвался Вадим.

— Не совсем, потому что не по уставу мыслишь, старших по званию перебивая. Начальником ты остаешься уже в звании лейтенанта, которое тебе присвоено еще два месяца тому назад. Буквально накануне войны. Когда всем уже стало ясно, что в скором времени армии понадобится много молодых, толковых, грамотных офицеров. А главное, офицеров, познавших настоящую службу.

— Служу…

— От-ставить! — резко упредил его полковник. — Выкрикивать все то, что по уставу положено, будешь в строю, когда объявлю об этом, как уставом предписано. Кстати, там и другие повышения в звании оглашены будут. Ординарец сейчас принесет приказы. Он у рации остался, вдруг радист еще какую-то директиву получит? Как раз идет очередной сеанс.

Тем не менее приказа перед строем Загревский ждать не стал. Воспользовавшись тем, что полковник отвернулся, он едва заметно пожал Ордашу руку.

— Вот видишь, — вполголоса проговорил он, — даже мое представление не понадобилось. Жаль, конечно, по-дружески хотел, от души, искренне. Веришь?

— Уверен, что вас тоже повысят. Или уже повысили.

— Считаешь, что капитаном умирать на фронте легче?

— Не легче, но приятнее, если, как говорит полковник, «мыслить по уставу».

19

Берлин поразил оберштурмбаннфюрера фон Готтенберга своей безмятежностью. Здесь пока что ничего не напоминало о войне: нежаркое, предосеннее солнце, слегка подернутые ранней желтизной листья девственного леса, вызывающе подступавшего к городским предместьям; поднебесные витражи черепичных крыш. «Слишком мирно выглядит столица империи, затеявшей войну против половины мира», — подумалось барону

Понятно, что подобные умозаключения вслух не выскажешь — тут же окажешься в подвале гестапо. И все же… слишком мирно и безмятежно, настоял он на своем, поглядывая на чинно восседавшего рядом с ним на заднем сиденье командующего Стратегическими северными силами вице-адмирала фон Штингена: уж не прочитывает ли Штинген его мысли? Да, безмятежно мирный…