– Мальчик страдает редкой формой психического заболевания.
Такой редкой, что названия этой болезни не сразу нашлось. А когда нашлось, то сразу все и начало рушиться. Старший Стас перестал быть покладистым послушным ребенком. Он стал злобным, агрессивным, постоянно кидался в драку на обидчиков младшего братишки. Пару раз его едва не выгнали из школы. В подростковом возрасте едва не загудел в колонию для малолетних преступников. Младшего отдали в школу-интернат для детей с психическими отклонениями. Но проучился он там недолго. Начал вдруг все поджигать. Как окажутся в его руках спички, так беда. Пришлось забрать домой. Дома он стал дико их раздражать – и ее, и мужа. Он мешался им, путался под ногами, доводил до истерик своими вопросами. Начались скандалы, доходило до драк. Стас в такие дни забирал Егорку и куда-то уводил из дома. И не бывало их по два-три дня. Где они скитались в эти дни, где спали, что ели, Маша не спрашивала. Ей было… наплевать! А мужу было ни до чего. Он стал сильно пить. И утонул спьяну, как и обманутый им друг. А после его смерти жизнь ее превратилась в ад. Трижды у нее пытались отобрать детей органы опеки. Как отстояла, сама не помнила. Потом Стас ушел в армию, они остались одни с Егоркой, и жить стало вообще не на что. Вот и занялись торговлей на рынке. Сначала на людей работали. Потом, потихоньку втянувшись, стали работать на себя. Что-то на усадьбе выращивалось. Что-то покупалось и перепродавалось. Выживать выходило. Правда, бедно жили, не так, как при муже.
Когда пришел из армии Стас, стало хорошо. Он взвалил на себя хлопоты с закупкой продуктов для продажи. Погрузка, выгрузка – все на нем. Большую часть времени тот посвящал брату. Таскал его везде за собой. Опекал, не позволял хулиганить со спичками где не надо. Матери стали дариться подарки, выделялись деньги на наряды. Даже к косметологу Маша могла позволить себе сходить.
– Ты наш ангел, мамочка! – смотрел на нее ясными глазами Егорка и улыбался, пуская слюну.
– Да, ангел, – глядел на нее с любовью Стас. И тут же добавлял: – Но только наш!
А ей всего сорок пять, черт побери! Ей личной жизни хочется! Ей мужик нужен! Неужели непонятно?! Она всю свою молодость угробила на мужа, детей, один из которых больной придурок! Она таскала тюки с зеленью, ворочала коробки с овощами и фруктами! Она заслужила, черт побери! Заслужила…
Вот бы избавиться от них, а?! Одновременно от обоих!
Маша ткнула окурком в пепельницу, широко распахнула форточку и отошла от окна. Кухня – просторная, нарядная, с кучей бытовой техники, которую Стас для нее зачем-то покупал, – ей была отвратительна. Ей осточертели кастрюли, которые надо было наполнять едой. Сковородки со шкварчащим маслом, столовые приборы, тарелки. Ей все надоело! Ей хотелось свободы. Свободы от этого просторного дома, от выросших сыновей. Как долго она еще будет жить с ними? Стасу двадцать четыре. Егорке восемнадцать. Давно пора жить самостоятельно старшему. И пристроить куда-нибудь младшего. Но…
– Даже и не думай! – рявкнул на нее как-то Стас и глянул так, что она съежилась. – Егорка будет жить с нами.
– А я, сынок? Как же я? Я еще молодая женщина! Отца давно нет и…
– Ты прежде всего – мать! А женщиной ты быть перестала, как похоронила отца. Все! Станем жить втроем.
– Как долго? – попыталась она уточнить.
– Всегда! – отрезал старший сын.
– Но… А если ты женишься? Вдруг решишь жениться, а?
– Нет. Не женюсь.
– Почему?
– Потому что… Потому что те девушки, которые мне нравятся, мне не по зубам. А подбирать кого-то просто так не хочу. Да и Егорка… Ты… На кого я вас оставлю?
Оставил бы уже, господи! Оставил бы! С Егоркой она быстро разберется. Быстро его пристроит в дом инвалидов. Уже узнавала, сказали, что возьмут без проблем. А она бы тогда…
Маша вышла с кухни, подошла к большому шкафу с зеркальными дверцами в прихожей, прильнула к огромному зеркалу.
Она еще очень молодая и красивая. Сорок пять – не возраст для женщины. Особенно для красивой женщины! Длинные черные волосы, вьющиеся от природы. Черные глаза, высокие скулы, красивый нос, рот, влекущий странной улыбкой. Высокая, длинноногая, грудастая, крепкая… С нее на рынке покупатели мужского пола глаз не сводят. Она бы любого окрутила. И еще могла бы быть счастлива. И не один год!
Если бы не Стас! Если бы не его ограничения! Он просто свихнулся за компанию со своим братом. Он стал таким же чокнутым. Взял вот сегодня и с какой-то блажи развел костер посреди участка! Для Егорки, говорит. Он, говорит, плакал! И что?! Поревет, поревет и перестанет. Они что, первый раз находили его скорченным в подвале, где он прятался от дневного света. Или от действительности, пойди разберись! Найдут, по голове погладят, чаем напоят. И ничего, отходит дурачок. Зачем костер разводить? Жара на улице без того. И в доме невыносимо жарко было с утра. А тут от костра еще жар нестерпимый. Кажется, стекла лопнут в окнах, так полыхает.
Хорошо соседи привыкли, и пожарных перестали вызывать. А то раньше, как вспомнит! И участковый тут мечется, и пожарные со шлангами! Суета, толкотня, беготня по ее аккуратным грядкам в сапожищах. Все перетолкут, весь урожай испортят. Ох-ох-ох…
Маша со вздохом отвернулась от своего зеркального отражения. Надела уличные сандалии и пошла во двор.
– Зачем все это, дети? – спросила она, встав у них за спинами. – Жара, а вы костер развели!
– Красиво, мамочка! – голосом пятилетнего ребенка прошептал Егорка, взмахивая руками с каждым сполохом пламени. – Так красиво!
– Стас! – строго окликнула мать старшего сына. – В чем дело?
Тот обернулся не сразу. Какое-то время рассматривал искры, мельтешащие наверху. Потом повернулся к матери со вздохом:
– Ты же знаешь, мам, зачем спрашиваешь?
Красивое лицо матери сморщилось и сделалось очень несчастным. Плечи опустились, спина сгорбилась. Она вмиг постарела лет на десять. Тут же, кивнув, повернулась и ушла. И Стас, глядя ей вслед, вдруг впервые подумал, что ей, наверное, очень одиноко. Она очень несчастна с ними. Никогда не понимала и не поймет ни его, ни брата. Единственное, кого она понимала, это отца. Да и то до тех пор, пока он не стал пить. Потом все было испорчено. И она так и не возродилась с тех дней. Стала угрюмой и невеселой. И больше никогда не смеялась звонко и счастливо, высоко задирая подбородок.
Надо с этим что-то делать. Надо это как-то исправлять. Она должна встряхнуться.
– Идем, братишка, ужинать, – хлопнул по плечу Егорку Стас, когда последние языки пламени, съежившись, исчезли под тлеющими углями. – Мать что-то приготовила. Вкусное.
– А мы еще станем костер разводить? Станем?
Егорка, вцепившись в его локоть, заспешил за братом в дом. Ему важно было держаться за брата. Очень важно. Потому что вокруг стало темно, и без костра по спине что-то бегало холодное. Стас называл это мурашками, но Егорка, сколько ни искал этих мурашек в швах одежды и на своем теле, ни разу не находил.