Кожа неприятно зудела, Сулла осторожно погладил ее мокрыми ладонями. Неприятное ощущение на минуту пропало.
– Что еще ты от моего имени обещал Марию? Говори, не бойся, я не стану гневаться.
Карма закрыл глаза и ушел под воду.
Вскоре все гости Мария возлежали за столом, забавляясь кто олениной, кто паштетами, кто фруктами. О количестве поданных вин потребуется отдельный разговор, но у нас нет на него времени.
Хозяин был облачен в роскошную консулярскую тогу, ремешки его сандалий были расшиты на какой-то варварский манер, но весьма изящно, на седой, полуоблысевшей голове кое-как держался один из золотых лавровых венков, пожалованных благодарным отечеством своему великому гражданину.
Сулла вертел в руках полуобглоданную куриную кость и ждал, когда хозяин перейдет к сути дела.
Как потом выяснилось, Марий тоже ждал: то главное, из-за чего он взялся сохранить жизнь своему бывшему подчиненному, а теперь главному сопернику на воинском поприще державы, Сулла должен был, по его мнению, предложить сам.
Об отмене чрезвычайных религиозных празднеств договорились очень быстро. Так всегда бывает, когда за религиозными вопросами не стоят какие-либо другие, более важные.
Наступила пауза.
Сулла не торопясь съел перепела. Выпил чашу массикского, потом чашу цекубского. И продолжал работать челюстями. Грузный Марий несколько раз менял позу, тяжело дышал, наливался кровью и обливался потом. Специальный раб, завидев, что загривок хозяина лоснится, тут же подбегал к нему с фригийским полотенцем и промакивал влагу.
Когда Сулла придвинул к себе блюдо со вторым перепелом, Марий не выдержал.
– Да, – громко и решительно сказал он как человек, принявший решение.
– Что? – От неожиданности гость слегка отпрянул от него.
– Да, клянусь и Юпитером-громовержцем, и Марсом, и даже Квиритом, с которым мы столь нелестно обошлись сегодня, ты прав.
Если бы Сулла не знал, о чем в конце концов пойдет речь, он обязательно заговорил бы и утратил свою удобную позицию в этой ситуации. Но Сулла промолчал и только поднял на хозяина выжидательный взгляд особенно голубых в этот момент глаз.
Внутри Мария заворчало какое-то недовольное, можно даже сказать, возмущенное животное. Но прозвучали совсем другие речи.
– Да, если посмотреть со стороны, именно тебе, Луций Корнелий Сулла, надлежит командовать армией, предназначенной для отправки в Азию. Ты уже воевал там, и, как свидетельствуют все те, чьим свидетельствам можно доверять, воевал хорошо.
Сулла кивнул, не отрываясь от птицы.
– Ты не меньше других военачальников республики, а может быть, и больше многих содействовал нашему конечному успеху в этой утомительной союзнической войне.
Вновь кивнул Луций Корнелий, ибо не было у него оснований возражать.
– В год начала военных действий в Азии ты являешься консулом, и против твоего командования не возражает второй консул, Квинт Помпей Руф, да и не может возражать, ибо связан с тобою узами родства и дружбы.
– Только дружбы. С сегодняшнего дня, – счел нужным уточнить Сулла.
– Я понимаю, что при наличии такого количества бесспорных прав на обладание высшим командованием тебе трудно будет сделать то, что ты сделаешь.
Сулла опустил руки в золотой сосуд, выполненный в виде полусвернутого древесного листа. Сосуд был наполнен водой для омовений.
– Приятно обедать так мирно и сытно в тот момент, когда в городе идет резня.
Марий не понял, как ему истолковывать эти слова, он ожидал каких-то других, поэтому набычился и напрягся.
– Сейчас сюда придет сенатский писец.
– Зачем? – удивился, и довольно искренне, Сулла. – Поссорившись с сенаторами, ты решил обратить милость своей дружбы на сенатских служек?
Марий сначала хотел возмутиться, но потом решил, что гость хамит от отчаяния, оттого, что дело решено и перерешить его нет никакой возможности.
– Ты продиктуешь ему, писцу, что добровольно и охотно передаешь командование легионами, стоящими под Нолой, мне и до окончания консульского срока не будешь претендовать на какое-либо другое воинское командование. Потом ты скрепишь это послание своей печатью и продиктуешь другое письмо. – Сулла удивленно поднял голову. Марий неумолимо продолжал: – В лагерь, тот, что под Полой; в нем ты сообщишь всем высшим офицерам, что решение сената принято по твоей просьбе.
– Будет, как я догадываюсь, и третье письмо, – усмехнулся консул.
– Да. Письмо Помпею Руфу. Ничего не сообщая о смерти сына, ты попросишь его поставить свою печать рядом с твоею на первом и на втором письмах. Ты готов сделать все это?
Сулла развел умытыми руками.
Тут же появился сенатский чиновник. Он был весьма грузен, так что каким-то образом даже шел обильному застолью.
– Полный писец, – задумчиво сказал консул.
Когда бумаги были оформлены, подписаны, облеплены соответствующим образом воском и отправлены под надлежащей охраной в курию, Марий сделал еще несколько распоряжений. Теперь уже победоносно улыбаясь, внутренне дрожа от особого полководческого вожделения.
– Ты выедешь завтра утром. Тебя будут сопровождать два трибуна.
– Зачем? – спросил Сулла.
– Таков порядок. Да, еще… Тебе, наверное, будет интересно знать – власть моя над армией будет выше твоей, она будет проконсульской.
Удаляясь от изъеденного вялым пиршеством стола к своему дому, построенному на награбленные деньги, самодовольный паук обернулся и бросил:
– И само собой разумеется, все твое семейство остается у меня в заложниках.
– Цецилия, видимо, умрет от горя, – спокойно заметил Сулла.
– Ничего, под замком посидит. Ты, кстати, по ней, как я понял, не слишком соскучился.
Тупой хохот еще долго не стихал в недрах дома.
Ранним утром следующего дня из южных ворот великого города по Аппиевой дороге выехал консул, лишенный армии, а значит, и власти. Выехал втайне, поскольку имел основания опасаться жителей города, в котором правил.
Его сопровождало трое друзей, по-разному молчаливых, и два трибуна с довольно внушительной свитой. Трибуны, несмотря на разъяснения, данные им Марием и Сульпицием, так и не пришли к окончательному выводу относительно того, охраняют они этого человека, закутанного в простой кавалерийский плащ, или же конвоируют и должны следить за тем, чтобы он не сбежал.
Посланных с ними обращений к офицерам и распоряжений сената было достаточно для того, чтобы армия перестала считаться подчиненной консулу Луцию Корнелию Сулле, но для того, чтобы картина выглядела полностью завершенной, желательно было, чтобы Сулла обратился к воинам сам.
Лошади неторопливо скакали по каменным плитам. Поднималось солнце не самого лучшего дня. Бездумно трещали многочисленные птицы, превосходившие безмозглостью даже сопровождавших консула трибунов.