– Он присутствовал при этом?
Сульпиций усмехнулся, по его громадному, оплывшему телу пробежала судорога сильного раздражения. На угловатых щеках зажегся мстительный румянец.
– Конечно, эта тварь любит публичные представления.
Помолчали, словно прислушиваясь к плеску воды в бассейне.
Сульпиций сообщил:
– Постановление сената об объявлении его вне закона уже готово. Голосование можно провести сегодня, можно завтра.
Это настолько само собою разумелось, что Марий не счел нужным отвечать.
– Любопытно было бы знать, что он собирается делать дальше, – осторожно продолжил народный трибун. Сам он и многие из его окружения придерживались того мнения, что большого зла в том, что Сулла, скажем, отправится из Нолы в Азию, нет. Если будет угодно богам, то без подкрепления из метрополии он благополучно сложит там голову, несмотря на все свои воинские доблести.
Можно сказать больше, в глубине души Сульпиций был даже рад, что кампанская армия не досталась этому стареющему интригану, возившемуся сейчас с муренами. Его трудно было бы удержать на вторых политических ролях, возьми он такую силу в свои руки. А так, сидя без войска у своего бассейна, он дает ему, Сульпицию, все, что от него требуется, – имя. Марий – это пока что еще имя.
О чем-то подобном полководец догадывался, и чем отчетливее были его догадки, тем сильнее он ненавидел политиканов и демагогов, с которыми приходилось общаться. Марий уже понял, что на их поле боя, их оружием он не сумеет победить. Поэтому он и хотел получить в руки те инструменты, которыми всегда пользовался хорошо и до сих пор пользоваться не разучился.
У него был свой план – он хотел выманить Суллу из Нолы, заставить его сделать несколько необдуманных, противозаконных поступков, чтобы сенат и народ позволили ему, Марию, собрать армию для усмирения распоясавшегося негодяя.
Идя по лезвию бритвы, да к тому же еще и извилистому лезвию, Сульпиций вывел разговор еще к одной щекотливой теме.
– Ведь у тебя в руках находится…
– У меня в руках не только жена, но и дочь.
– И я слышал, что ты хочешь отдать их в солдатский лупанарий, это правда?
Марий исподлобья покосился на осторожного говоруна.
– А ты бы не хотел, чтобы жена и дочь этого ублюдка развлекли какую-нибудь манипулу твоего войска. Не хотел бы поглядеть, как они будут стонать и корчиться от стыда и…
Сульпиций замахал огромными рыхлыми руками:
– Хотел бы, конечно, хотел бы. Слаще зрелища нет. Но прошу тебя об одном…
Марий пнул ногой вазу с тухлым мясом, и она полетела в воду.
– Не проси меня. Да, я знаю, что Цецилия – дочь верховного жреца Метелла и подобное надругательство над ней произведет нежелательный эффект.
– Да, да, – заторопился подтвердить Сульпиций. – О нас уже твердят всякие гадости, появились памфлеты и оскорбительные куплеты.
Сдерживая старческое кряхтение, Марий поднялся, то же пришлось сделать и народному трибуну как уступающему годами. – Я не отдам жену и дочь Суллы в солдатский лупанарий. – Сульпиций откровенно заулыбался, собрался было что-то сказать по этому поводу, но Марий не дал ему открыть рта. – Да, не отдам, но не по тем соображениям, которые привел ты. Сулла – не тот человек, что выходит из себя, когда издеваются над его женщинами.
Сказав это, Марий зашагал к дому.
Ничего не понявший народный трибун, сотрясаясь как гелеполь, заспешил следом, чтобы выспросить, что имелось в виду. Поскольку Марий шел по узкому проходу между бассейнами, гиганту трибуну никак не удавалось идти рядом.
Наконец такая возможность появилась, и на недоуменный вопрос своего невольного соратника Марий ответил:
– Если бы я мог отдать на растерзание берберам, азиатам, понтийцам, да хоть и диким зверям не только Цецилию, но и его первую любовь – Илию вместе с прекрасной дочерью; Элию, сумасбродную, но милую; Клелию с ее бесплодием, то и в этом случае Сулла пальцем бы не шевельнул, чтобы предпринять что-нибудь серьезное.
Сульпиций, сам не избегавший никаких порочных и привлекательных сторон жизни, о чем свидетельствовал его облик, скорчил понимающую гримасу.
– Да, мне рассказывали, при нем всегда находятся привлекательные мальчики.
Марий просто махнул рукой в знак прощания и медленно удалился, оставив гостя в серьезном недоумении. Впрочем, оно длилось недолго. Опытнейший демагог Сульпиций объяснил, что старик просто не в себе, лишившись кампанской армии, он просто повредился разумом. Успокоив себя этим объяснением, народный трибун отправился в сенат.
Постановление об объявлении Луция Корнелия Суллы вне закона он решил принять сегодня же.
Марий забрался в самый прохладный угол своего дома, лег прямо на пол, на тонкую камышовую циновку – таким образом ему удавалось избавиться от утомительной ноющей боли в спине. Он велел позвать Публия Вариния.
Давно отошедший от военных дел Публий Вариний сделался, что называется, клиентом Мария. Своей преданностью и исполнительностью он завоевал доверие своего господина. Единственное, что мешало ему выдвинуться в число самостоятельных политиков, это редкостная глупость.
Вариний явился в тот момент, когда Марию удалось заснуть. Сон полководца был священным делом в доме, поэтому терпеливый клиент простоял довольно долго в ногах у лежавшего и тихо посапывавшего тела с огромным животом и кривыми ногами, откровенно любуясь этим видом немыслимой славы и могущества.
– Это ты? – спросило тело, очнувшись.
– Я.
– У меня есть к тебе очень важное дело, поважнее прочих прежних.
Вариний переступил, чмокнув кожаными подошвами своих сандалий, как бы давая понять – вот он я, весь готовый к любым делам.
– Тебе дадут сотню человек… Нет, начать надо с другого. Помнишь представление в термах Суллы семнадцать лет назад, где он самым непотребным образом высмеял римский сенат?
Вариний глубоко вздохнул, раздувая костер памяти.
– Кое-что помню…
– А тех, кто участвовал, помнишь?
– Кое-кого.
– Например?
– Марка Порция Катона Старшего, например.
– Осел! Кто изображал Марка Порция Катона? Ну, вспоминай.
– Кажется, его звали Тигеллин, был там еще некто… Табалий, остальных…
– А Квинт Росций?
– Да, да, господин, был и Квинт Росций, хотя моя память уже не та, но я помню, что этот архимим весьма отличался и его шуткам смеялись больше всего.
– Хорошо. Сегодня ночью ты с теми людьми, которых я тебе дам, выловишь мне всех участников того представления.
– Но как же…
– Проверишь все таверны, все театральные школы – и сардинскую и испанскую. Возле главного цирка живут флейтисты и кифареды из Тарента и Коринфа. Есть и другие места. Расспрашивай и выведывай. Кто-то из них умер, мимы и танцовщики долго не живут.