– Если ты боишься за фигуру, то могу тебя заверить: лучше один раз слопать целый торт, чем каждый вечер – по куску, – заявил Сева, выходя из крохотной кондитерской возле Китай-города и протягивая Лоре клубнично-шоколадный треугольник торта с потеками карамели. Сироп капал с картонной подложки.
– Ну да, съесть целый торт и посадить печень. Программа-максимум, – проворчала Лора по привычке и угощение не взяла.
– Ой, да перестань ты! – Сева щелкнул ее по носу, это было так неслыханно и быстро, что Лора даже отшатнуться не успела. – Бубнишь, как столетняя бабка. И то – почему я обижаю столетних бабок сравнением с тобой?
– Я старше тебя, – брякнула Лора.
Сева подавился смехом:
– Ну прости. Тебе тросточку принести или лучше сразу «утку» с клизмой?
– Ах ты… – задохнулась Лора.
Сева проворно отскочил в сторону. И прежде чем осознать происходящее, Лора уже неслась за ним по бульвару. Помрачение, вздор, баловство! Она не знала, что будет делать, если догонит, но, справедливости ради, Сева не собирался быть пойманным, он прытко мчался вперед, вихляя и перемахивая через лужи. Ни дать ни взять большой кузнечик. А она кто? Самка богомола?
От этого сравнения Лора чуть не споткнулась. Вспомнился Глеб. Ее будто стреножили невидимым лассо, и захотелось упасть прямо здесь, ободрать колени и ладони до наждачного жжения, только чтобы унять поднимающуюся внутри тошнотворную муть.
Сева даже не запыхался. Один внимательный взгляд, и улыбка его погасла. Осторожно поставив уцелевший в погоне кусок торта на скамейку, он легонько тронул Лору за локоть:
– Кажется, надо выпить.
Через час они вывалились из подвального ирландского паба в темном переулке.
Позади остались нескончаемые споры, кому платить.
– Послушай, я же и обидеться могу! – возмущался Сева. – Проклятая эмансипация.
– Никакая не эмансипация. Кое-где люди предпочитают отдавать долги или не быть должными вовсе. Потому что рано или поздно цену все же взыщут, ясно?
– Только не я.
– Ага, конечно, ты все делаешь по доброте душевной.
– Именно. Без подвохов! Выбирай, что будешь пить, кончай тормозить, ну!
Теперь внутри Лоры плескался вишневый «Тиммерманс» в музыкальном оформлении хорнпайпа [4] , и хотелось идти куда глаза глядят. На город упала ночь, вся в предвкушении близкого лета. В темноте проехала уборочная машина, не поливая, а выметая асфальт большой валиковой щеткой. За ней поднялась такая пыль дымными клубами, что показалось – туман.
Хмель прошел только на мосту. Лора и Сева стояли прямо на середине, глядя, как качаются, плывут и не могут уплыть огни. Быстро приближался речной теплоходик, не из обычных обшарпанных, а настоящий принц москворецкого судоходства, с белыми бортами и крытой стеклом палубой. Плавучий кусочек роскошной жизни – в этом Городе такие попадаются на каждом углу, как жемчужины, рассыпанные на проселочной дороге. Стало слышно мелодию, играющую на борту, смех, восклицания.
– Хорошо, что я сейчас не один, – вдруг пробормотал Сева. – Помню, тридцатого декабря прошлого года я шел через мост. И остановился прямо здесь, на этом самом месте. Был жуткий мороз, минус девятнадцать с колючим ветром, и река давно замерзла. И вижу – плывет этот пароходик. Искрится огнями, как сейчас. Но река скована льдом, и он носом взламывает его, утюжит… А когда подошел поближе, стало видно, какая там сокрыта сила. Лед трещал, вздыбливался весь, скрипел и расходился в две стороны, могуче, даже страшно. Льдины ударялись о гранит… Все будто кипело… Ледяное варево. А за пароходиком, сразу за его кормой, все сомкнулось обратно, схлынуло. Даже схлопнулось, как книга, с такой грозной мощью, что я… я не мог поверить, что явился свидетелем этого. Я чувствовал себя ребенком, которому подарили новогодний подарок на день раньше. Это было чудесно. Но в такой мороз я был на мосту один – странно даже, я думал, в Москве невозможно остаться в одиночестве, захочешь – так не получится. А тут я стоял на ветру, подбирая сопли, и не с кем было поделиться своим восторгом. Наверное, когда рождается ребенок, у родителей наконец-то появляется человечек, которому можно показать это все. Неброское волшебство нашего мира. У тебя ведь есть дети?
– Н-нет, – прошептала Лора испуганно.
– Снова врешь, – вздохнул Сева. – Мне ты можешь даже не пытаться врать, я это вижу сразу.
– Так уж и сразу, – она была расстроена своим ответом. Но, строго говоря, это правда. Да, она родила сына. Но сколько лет прошло с тех пор, как она видела его? Шесть… Четыре плюс два. Какая же она мать после этого… Господи, уже шесть, как много. И какое это мучение… По весне, стоит только липам забросать машину своими сахарно-липкими охристыми скорлупками, она тут же вспоминает, что у Алеши аллергия на цветение. И ей становится трудно дышать…
Сева повернулся к Астаниной и взглянул прямо в глаза:
– Да, сразу. Хочешь, проверь. Говори мне факты о себе, а я буду отвечать, правда это или ложь. Давай проверим!
Лора скривилась. Затея не казалась ей стоящей: вряд ли этот красавчик-попрыгунчик может быть хорошим психологом, а не изображать его ради впечатления. Но решила, что лучше не тратить время на бессмысленный спор.
– Ну хорошо… – она закатила глаза, стараясь припомнить или придумать что-нибудь. – В школе я была отличницей.
– Вранье.
– Э… Я не люблю цветы.
– Правда.
– Ладно… Я… Мне не нравится гулять с тобой по городу.
– Врешь, нравится!
– Моя мать живет у моря.
– Правда.
– Мой папа… живет в другом месте.
Сева сощурился.
– Хм. Полуправда. Он не с твоей мамой, но… Я понял, да. Его уже нет с нами.
Лора перестала издевательски улыбаться:
– Как ты это делаешь?
– Давай дальше, мне интересно! – Сева махнул рукой, подгоняя.
Но тут уж Астанина воспротивилась:
– Так не пойдет. Получается игра в одни ворота!
Сева с готовностью кивнул:
– Справедливо. Тогда пара слов обо мне: отличником я не был, был троечником. Цветы я люблю. Моя мама живет в Черемушках, а отец бросил нас, когда мне исполнилось четыре. Хотя знаю, что в прошлом году он умер. И мне тоже нравится гулять с тобой по городу…
«Если долго глядеть ему в глаза, начинает укачивать, – с досадой поняла Лора. – И если говорить, тоже».
– И все-таки, – не сдалась она. – Как ты понимаешь, когда я говорю правду, а когда – нет?
Сева сунул руки в карманы и побрел вперед:
– Умение распознавать блеф… Не знаю, мне кажется, это врожденное. Видимо, считываю мимику лучше других. Сложно объяснить словами, это неуловимо. Ты ошиблась, когда назвала меня золотым щенком. Щенок – возможно, но уж ничего золотого у меня в помине не было. Мама, сколько ее помню, работала научным сотрудником в Республиканской детской библиотеке, отца не было. В двадцать лет я стал играть в покер и на бирже. В двадцать три купил себе квартиру, кровно заработанную. В двадцать четыре проигрался почти в пух. И решил, что надо бы с этим завязать. С тех пор я юрист. Не фотограф, как ты изволила домыслить в прошлую нашу встречу. Не тусую в клубах и не нюхаю кокаин. Еще у меня есть диплом психолога-переговорщика, так что если надумаешь бросаться с крыши – звони. Я подтолкну.