– Погодите, я сначала сам с ним разберусь. Если что, позову. Погодите, говорю вам!
И снова повернулся к Палкину, который стремительно сел на диване, все еще не вполне веря глазам, но начиная соображать, что события развернулись как-то не так.
– Особые услуги заказывали? – спросил Александр. – Вы, правда, девочку просили, но мы тут посоветовались и решили, что пятерка хороших мальчиков – это как раз то, что тебе надо, жопа.
Палкин был не дурак. Он мигом стиснул коленки, прижался к спинке дивана и замер в позе девственницы, которая исповедовала принцип Веры Павловны: «Умри, но не дай поцелуя без любви!»
– Алехан, ты что, сдурел? – проблеял он беспомощно. – За что, почему?
– А ты мозгами пораскинь, предатель поганый!
– Кого это я предал? – взвился Палкин. – Когда?
– А ты что, часто это делаешь, тебе надо число напомнить? Пожалуйста! Позавчера! Когда мы с тобой на линейной работали! Помнишь, как ты бабке руку проколол? А потом ручонка твоя поганая застряла в банке с огурчиками?
Палкин не то чтобы покраснел – пожалуй, на это он и вовсе не был способен, – но несколько порозовел. Причем создалось впечатление, что порозовел он не от стыда, а от гордости. И этак лихо глянул на Александра, как бы желая выпятить грудь: мол, а ловко я все это проделал, верно? Но тут же полинял, сообразив, что аплодисментов не дождется, и даже если сейчас раздадутся какие-нибудь хлопки, то отнюдь не в ладоши, а скорее всего – по его физиономии.
– А ты мне докажи, что это все я нарочно подстроил! – выкрикнул Палкин визгливо и потянул на себя полотенце, но Александр резко отвел правую руку за спину и замер в угрожающей позе, как будто там, за ремнем джинсов, у него была вовсе не книжка, а нечто иное, куда более грозное – стреляющее, к примеру…
Фельдшер замер в прежней позе. И Александр мимолетно удивился, какой он пугливый, оказывается. И доверчивый. Считал Алехана Меншикова сущим валенком – но мигом скис, когда тот предстал перед ним в образе этакого армейского сапога, который может очень больно пнуть, а ненароком даже и зашибить.
– Я тебе ничего не буду доказывать, – с пугающей приветливостью промолвил Александр. – Тебе в милиции докажут все, что надо. Не слышал, что там дело завели о покушении на врача «Скорой помощи»? Не веришь? Да спроси кого хочешь! И ты по этому делу будешь не свидетелем проходить, как Гошка, к примеру, а соучастником. Понимаешь, Палкин? Понимаешь, сводник поганый?
Неведомо, почему сорвалось вдруг с языка это слово, но именно оно, а даже не страх оказалось тем ключиком, который отпер глухие двери фельдшерской души.
– Алехан, – похныкал Палкин с видом искреннего раскаяния, – да какой же я сводник? Ты бы знал, как она просила! Я подумал: ну, я откажу, так кому-нибудь другому заплатит. Она ж мне сто баксов дала, ты что, не понимаешь? Я подумал: ну, раз такая любовь, что и ста баксов не жалко, то надо помочь…
Ну слава богу: символические тридцать сребреников обрели эквивалент в свободно конвертируемой валюте. С этим все ясно. Однако…
– Какая любовь? – недоумевающе спросил Александр. – Ты о чем, Палкин? Продал меня какой-то рыжей ведьме…
– Почему рыжей? – в свою очередь удивился Палкин. – Как это – рыжей? Она была никакая не рыжая, а кучерявая и чернющая, с глазами такими черными, типичная цыганка, правда, без этих дурацких юбок, а вообще – только что в бубен не била и не кричала: «Чавалэ-ромалэ!»
И Палкин даже сделал попытку изобразить цыганскую пляску, но, поскольку он голый полусидел на чрезмерно мягком кожаном диване, зрелище получилось не самое эстетичное.
Александр скривился. Палкин замер.
– Слушай, Алехан, ешь меня с кашей, – слезливо вымолвил он, – но я правда поверил, что это твоя подружайка, которая по тебе сохнет-мокнет, а ты с ней не хочешь помириться. Она так меня просила, ну спасу нет. Я обзавидовался, правду сказать. Я для нее на все готов был, не только что там Асе Ивановне окошки высадить…
И замер, схватившись рукой за рот.
– Мать честная, – тихо промолвил Александр, – так это ты Асе Ивановне стекла бил?! У вас с этой цыганкой целая операция была разработана, да? Ну лепилы, ну кардиналы Ришелье… Тайны Мадридского двора устроили какие-то, а что женщина на свою жалкую зарплату будет аж три окна заново стеклить, это для вас как бы наплевать? Бесстыжие твари, ну нет у меня для вас другого слова, только бесстыжие твари!
– Ну уж прямо твари! – обиделся Палкин, опуская руку. – Да она, эта цыганка, все предусмотрела, она мне, если хочешь знать, тысячу рублей дала, чтобы Асе Ивановне…
И его рука вновь взлетела, прикрывая непомерно, неконтролируемо болтливый рот.
– Ага, – кивнул Александр, уже переставший чему-либо удивляться. – Значит, тебе была выделена энная сумма на покрытие моральных и материальных Асиных издержек, а не ее ли ты здесь просаживаешь?
Палкин опустил глаза.
– Ох, Палкин, Палкин… – пробормотал Александр. – Ну что мне с тобой делать?
– А чего со мной делать? – плаксиво вопросил фельдшер. – И за что, главное? Ты небось удовольствие получил? Разве нет? Ну а потом… Не знаю, чего там потом с тобой было, знать не хочу! Мне надоело вечно думать о каких-то старухах, больных да инвалидах, остохренело мне всех на свете жалеть от и до, сутки через трое, я и себя немножко пожалеть хочу. А ты нет? Ну и не надо, а я… а мне… В кои-то веки выпал человеку фарт, денежку слупить удалось, так нет – его сразу за ушко да на солнышко. Но за что, за что, спрашивается? Что я хотел хоть раз в жизни пожить как человек, увидеть своими глазами, как нормальные люди живут…
Александр проследил за его пылким взором, окидывающим деревянные панели комнатки и ее стандартную, убого-роскошную меблировку, и подумал, что он, доктор Меншиков, чего-то, конечно, не понимает в системе вечных ценностей. И он почти с изумлением ощутил, что гнев его на Палкина испаряется. Потому что фельдшер безусловно прав: удовольствие он получил. И немалое! Алехан, Алехан, постарайся избежать этих пошлых оценок и признайся себе, что никогда и ничего подобного с тобой в жизни не происходило. Давай, давай, признавайся, перед собой-то можно не лукавить!
Стоило только закрыть глаза, как он видел ее напряженную шею, запрокинутый подбородок, слышал резкие, прерывистые вздохи, чувствовал, с какой силой стискивают его бедра эти стройные колени…
– Я все-таки одного не понимаю, – пробормотал он. – Почему, почему ты говоришь про какую-то цыганку? Про чернявую? Но ведь у нее рыжие волосы и зеленые глаза!