— Для кого? Для Руна или для Элизабет? Вспомни, она сама просила о том, чтобы ее сделали стригоем. Что-то мне подсказывает, что она все просчитала, прежде чем согласилась на обращение. Я бы сказал, что надо все оставить как есть и посмотреть, как ляжет карта.
Эрин прижалась к боку Джордана, в очередной раз отметив исходящий от него жар. Он отодвинулся от нее. Движение было едва уловимым, но все же ошибиться было невозможно.
— Джордан... — начала Эрин, готовая взглянуть в глаза своим худшим опасениям. — Что случилось с тобою в Кумах?
— Я уже рассказывал тебе.
— Не о нападении. Ты по-прежнему весь горишь... и... и ты изменился.
Эти слова почти не передавали того, что она чувствовала.
Отстраненным тоном Джордан ответил:
— Я не знаю, что происходит. Всё, что я знаю... это прозвучит странно, но я чувствую, что все эти перемены во мне ведут к добру — ведут по той дороге, по которой я должен следовать.
— По какой дороге? — Эрин судорожно сглотнула.
«И смогу ли я пойти по ней с тобой?»
Прежде чем он успел ответить, рядом с их скамьей возник Рун.
— Джордан, извини, что беспокою, но который сейчас час?
Стоун высвободил руку из пальцев Эрин, чтобы взглянуть на часы.
— Половина двенадцатого.
Рун сжимал свой наперсный крест и смотрел на ведущий лестничный проем в северном приделе явно в смятении. Церемония должна была начаться в полночь.
Эрин встала, движимая состраданием к его тревоге. Больше ничего конкретного она от Джордана не добьется. Может быть, он знает не больше, чем уже сказал ей, а может быть, просто не желает ей говорить. Как бы то ни было, сидеть с ним рядом нет толку.
Она подошла к Руну.
— Ты ведь понимаешь, что Джордан прав.
Корца повернул к ней голову.
— В каком смысле?
— Элизабет — очень умная женщина. Она не согласилась бы на обращение, если б не полагала, что у нее есть хороший шанс пережить это преображение.
Рун вздохнул.
— Она полагает, что это сложный процесс, который оставляет место для сомнений и ошибок, но это не так. В прошлом я наблюдал множество подобных церемоний. Я видел, как многие... погибали, испив вина. Любая ее хитрость тут бесполезна.
Он снова начал беспокойно расхаживать по базилике, но Эрин шла рядом с ним.
— Быть может, она изменилась, — предположила женщина, не особо в это веря, но зная, что Руну хотелось бы так считать.
— В этом ее единственная надежда.
— Она сильнее, чем ты полагаешь.
— Я молюсь, чтобы ты оказалась права, потому что я... — Голос Руна прервался, и он сглотнул, прежде чем продолжил: — Я не выдержу, если снова увижу, как она умирает.
Эрин протянула руку и взяла его холодную ладонь. Кончики его пальцев были красными, обожженные прикосновением к серебряным бусинам четок. Он остановился и поймал ее взгляд. В его темных глазах читалось почти непереносимое страдание, но Эрин не отвела взора.
Корца подался к ней, и она инстинктивно обняла его. В течение одного долгого вздоха он прижимался к ней, позволяя ей держать в объятиях его холодное напряженное тело. Глядя поверх его плеча, Эрин заметила, что Джордан смотрит на них. Зная, какие чувства он испытывает по отношению к Руну, она ожидала проявления ревности, но Стоун смотрел мимо нее, явно пребывая в каком-то своем мире, мире, где ей, похоже, больше не было места.
Рун высвободился из ее объятий и мягко коснулся ее плеча, выразив этим простым жестом всю свою признательность ей. Даже будучи погружен в свое горе, он был куда внимательнее по отношению к ней, чем Джордан.
Они молча прошли обратно через неф, пока не поравнялись с Джорданом. Тот оглянулся на них, и вид у него был невозмутимо-спокойный.
— Почти время, — произнес он, прежде чем Рун успел задать вопрос. — Ты будешь с Элизабет, когда она примет вино?
— Я не могу, — ответил Рун еще более тихо. — Я не могу.
— Тебе не позволено быть там? — спросил Джордан.
Виноватое молчание само по себе было достаточным ответом.
Эрин тронула Руна за локоть.
— Ты должен быть там.
— Она будет жить или умрет вне зависимости от моего присутствия, а я могу не выдержать, если... если...
Он осел на скамью.
— Ей страшно, Рун, — напомнила Эрин, — как бы она ни старалась это скрыть. Возможно, это ее последние мгновения на земле, и ты единственный остался в этом мире из тех, кто истинно любил ее. Ты не можешь оставить ее одну.
— Может быть, ты и права. Если б я позволил ей прожить жизнь так, как было предначертано Богом, ее не постигла бы сейчас такая участь. Возможно, это мой долг...
Эрин стиснула его руку. Это было все равно что сжимать руку мраморной статуи, но где-то в глубине этой статуи таилась страдающая душа.
— Не надо делать это из чувства долга, — возразила Грейнджер. — Сделай это потому, что любишь ее.
Рун склонил голову, но вид у него по-прежнему был нерешительный. Он встал, повернулся и снова побрел по нефу. На этот раз Эрин отпустила его одного, понимая, что ему нужно взвесить ее слова и принять решение.
Она вздохнула и снова села рядом с Джорданом.
— Если бы мы оказались в такой ситуации, ты оставил бы меня пить это вино без тебя?
Он пальцем поднял ее подбородок и посмотрел ей в лицо.
— Я вытащил бы твою задницу из этого дерьма раньше, чем дошло бы до такого.
Она улыбнулась ему, радуясь этому мгновению, которое, однако, оказалось недолгим.
У входа в базилику показался Христиан и пошел к ним через длинный придел. Он нес плоскую картонную коробку, от которой пахло мясом, сыром и томатами. В другой его руке были две коричневые бутылки.
— Пицца и пиво, — определил Джордан. — Прямо сбывшаяся мечта.
— Помни это, когда будешь подсчитывать, сколько чаевых мне оставить. — Христиан протянул ему коробку.
Рун вернулся к ним, заподозрив, что Христиан принес не только поздний ужин для смертных.
Молодой сангвинист кивнул Корце.
— Пора. Но тебе не обязательно присутствовать. Я понимаю, какую боль это может причинить тебе.
— Я пойду туда. — Рун бросил на Эрин долгий взгляд. — Спасибо, Эрин, что напомнила мне, ради чего стоит это сделать.
Она наклонила голову, подтверждая, что поняла его слова, и жалея, что ей нельзя пойти с ним, нельзя быть там и поддержать его, если графиня не переживет испытание.
Корца повернулся прочь и пошел навстречу тому, чему суждено было свершиться, — дабы разделить эту участь с Элизабет.