«Это не так».
Археологиня по крайней мере пыталась бороться.
— Должен быть другой способ. Если взять долото и молот и ударить...
— Я не позволю осквернять свою церковь подобными действиями, — возразил Гуго. — Кроме того, при любой такой попытке самоцвет свалится в реку, протекающую в сердце этой горы, и будет затерян навеки.
— Значит, вы оснастили свое тайное хранилище ловушкой, — заметил Джордан. — Надо сказать, вы умело прикрыли свои тылы.
Элизабет видела, как губы Руна шевелятся в бессильной молитве, и жалела его. Он отдал все своему Богу, и его жертва оказалась напрасной. В глазах Господа своего он был так же нечист, как любой дикий стригой. И эта неудача стала ему наградой за столетия службы Христу.
Так что для Руна наверняка будет особо унизительно увидеть, кто спасет их сейчас, кто откроет тайник, который он не смог отворить.
— Отойдите, — произнесла Элизабет, забирая у Софии нож.
Графиня опустилась на колени рядом с Руном, нагребла горсть соломы и стала вычищать его кровь из углубления в камне.
Корца посмотрел на нее.
— Что ты...
— Молчи, — велела она.
Все еще стоя на коленях, Батори порезала свою ладонь и всмотрелась в кровавую лужицу, набирающуюся в горсти. С блестящей темной поверхности на Элизабет смотрело ее собственное бледное лицо.
«Прости, Рун. Я знаю, что это причинит тебе боль».
Она произнесла положенные по обряду латинские слова:
— «Ибо это есть Чаша Крови Моей, чаша Нового и вечного Завета».
Потом повернула руку, позволяя крови стечь в углубление в полу. Темная жидкость быстро заполнила мелкую чашу.
И когда уровень ее достиг края, графиня почти пропела последние слова ритуала:
— Mysterium fidei.
С тихим скрежетом камень погрузился в пол, затем сдвинулся в сторону.
Элизабет услышала, как все ахнули, не в силах поверить.
Только Эрин рассмеялась.
Остальные повернулись к ней.
— Я поняла, — объяснила Грейнджер. — Элизабет стала цельной, когда в пустыне Рун вернул ей душу. Затем, в базилике Святого Марка, когда Бернард отнял эту новую душу и снова сделал ее стригоем, ей не позволено было выпить крови. Вместо этого она в ту же ночь вынуждена была испить вина.
— И с тех пор я не пробовала ни единой капли крови, — дополнила Элизабет и повернулась к Руну. — Согласно требованиям Церкви, моя сущность оставалась чиста. Я Избранная. И вот доказательство.
Она сместилась в сторону, так, чтобы луч, падающий из окна, осветил углубление. Свет огненным сиянием отразился от поверхности темно-красного камня, сокрытого внутри, его грани словно извергали пламя. Этот блеск словно бы изливался наружу из сердцевины самоцвета.
Хотя глаза у Элизабет слезились, она неотрывно смотрела на алый камень, потрясенная его красотой. За долгие годы своего существования графиня владела множеством драгоценностей. В своей смертной жизни она была одной из самых богатых женщин в мире. Но ни один из этих камней не был столь притягателен, как этот.
И не одна она была захвачена.
Джордан рухнул на колени; алый свет заливал его лицо, точно свежая кровь.
— Он поёт, — простонал сержант.
18 часов 27 минут
Сердце Джордана пело, обращаясь к пламенному камню, и тот отвечал священной симфонией, затягивая его все глубже в свою мелодию, в свой свет. Окружающий мир померк, превратился в скопище теней по сравнению с этим сиянием.
«И как могло быть иначе?»
Словно издали, он слышал, как переговариваются другие, но их слова были лишь шепотом по сравнению с этим величественным пением.
— Разве вы не слышите? — спросил он, пытаясь заставить их прислушаться.
Резкий голос пробился сквозь мелодию, вклиниваясь между нотами:
— Эрин Грейнджер! Забери камень! Укрой его от света, прежде чем этот человек навеки затеряется в нем!
Джордан узнал голос отшельника.
Мгновение спустя сияние померкло, вечная песнь почти затихла. Мир обрел свою вещественность, вес и тени. Стоун увидел женщину, которая заворачивала самоцвет в белый лён, пряча его пламя от света. Ее глаза смотрели на Джордана со страхом и тревогой.
Кто-то принес ей рюкзак, и она сунула сокровище туда.
Звук закрывающейся «молнии» громом прозвучал в безмолвии церкви.
Руки Стоуна сами потянулись к этой женщине, к ее рюкзаку. Он жаждал забрать камень, снова подставить его солнечному свету, чтобы дослушать его песню до конца.
Женщина отступила на шаг назад.
— Кто-нибудь из вас слышал это пение? — спросила она.
Ответом ей был хор отрицания.
Постепенно мир вокруг Джордана становился все более прочным. Но если напрячься, можно было расслышать слабый отголосок этой песни, доносящийся из рюкзака, и ему вторило такое же слабое эхо из кармана самого Стоуна. Это эхо было темно-изумрудным, полным обещания обильного роста, оно шептало о корне и листьях, о цветке и стебле.—
Джордан, — произнес нежный голос у самого его уха. — Ты меня слышишь?
«Да».
— Джордан, ответь мне. Пожалуйста. — Потом Грейнджер отвернулась, и голос стал тише. — Что с ним не так?
— Он лишен равновесия.
— Это снова голос отшельника.
— Что это значит?
— Он был затронут ангельской кровью. Она защищает его и лечит его, но в то же время всякий раз, спасая его, поглощает его человечность все сильнее и сильнее. Вы можете видеть карту этой войны, начертанную на его коже. Если ангельская сила возобладает, он будет навеки потерян для вас.
Ко лбу Джордана прикоснулась ладонь; по сравнению с жаром его кожи она была холодна, точно подтаявший лед.
— Как нам помочь ему?
«Ее зовут... Эрин».
— Не дайте ему забыть о его человечности.
— Что вы имеете в виду? Как именно это сделать?
Джордан услышал, как изменилось это тихое пение, вновь привлекая его внимание. Это был отзвук минорных аккордов, темная нить, которая вплелась в песню, привнося в нее глубокие тревожные ноты.
Он заставил свои губы шевельнуться.
— Кто-то идет.
Все умолкли, и это дало ему возможность прислушаться внимательнее.
— Невозможно, — заговорил отшельник. — Вокруг всей горы я расставил стражей. В тени леса, в темных тоннелях. Они предупредили бы меня. Вы в безопасности.
Черные ноты в голове Джордана звучали все громче.
Львенок зарычал, его белая шерсть поднялась дыбом.