– Лиз! – воскликнул Гай, рванувшись ей навстречу через заполненный танцующими зал. – Я так надеялся, что смогу с тобой сегодня поговорить.

«Друиды» устроили себе заслуженный перерыв, предоставив команде болельщиц поразвлекать гостей пятнадцать – двадцать минут.

– Ребята, вы прекрасно играли, – тепло сказала Элизабет. – Мне ужасно понравилась «Глядя извне». Песня звучала потрясающе в сопровождении ансамбля!

– Да, – задумчиво отведи Гай, – но далеко не так хорошо, как она звучала бы в исполнении настоящей певицы.

– Хорошо, что Дана тебя не слышала, – заметила Элизабет.

– Пойми меня правильно, Дана – самая лучшая. Но дело в том, что песня такая особенная. И таинственная певица исполняет ее так прекрасно.

– Знаю, – ответила Элизабет, избегая его взгляда.

Она опасалась, что если он заглянет ей в глаза, то поймет, что она знает имя певицы. Ей казалось, что секрет написан у нее на лбу.

– Лиз, – неожиданно сказал Гай, – я схожу с ума. Я этого больше не вынесу. Я чувствую, что обязан узнать, кто она. Я хочу поместить объявление в «Оракуле». Ты мне поможешь написать его?

Элизабет покачала головой:

– Ты должен прекратить искать ее, Гай.

– Что? Ты шутишь?

– Нет, – ответила Элизабет. – Не шучу. Гай, что ты ответишь, если я скажу, что она не желает, чтобы ее нашли?

Глаза Гая широко раскрылись.

– Ты что-то знаешь! – воскликнул он, схватив ее за руку. – Лиз, что происходит? Ты что-то слышала? Кто-то тебе сказал…

– Я не могу ответить тебе, – сказала Лиз.

Чувствовала она себя ужасно. Он выглядел таким растерянным, и она правда хотела помочь ему, особенно потому, что она поняла сегодня утром, как мучилась Линн, пытаясь остаться неизвестной. Но она считала, что не может нарушить слова.

– Давай выйдем, – предложил Гай, оглядываясь в смятении на толпу болтающих и смеющихся в полутемном спортзале школьников. – Мне нужно поговорить с тобой, Лиз. Такое впечатление, что я схожу с ума. Ты – единственный человек, с которым я могу поговорить.

– Хорошо, – со вздохом ответила Элизабет. – Но не думаю, что смогу серьезно тебе помочь.

На улице было прохладно, к тому же приятно было вдруг оказаться в тишине. Элизабет присела рядом с Гаем на травянистом склоне перед школой и посмотрела на серебристый диск луны.

«Какая прекрасная ночь», – подумала она.

– Лиз, – негромко произнес Гай встревоженным голосом, – я не понимаю, что со мной происходит. Последние два дня… Я не знаю почему, но я веду себя как сумасшедший. Я не могу уснуть, я не хочу есть, я…

– Ты влюбился, – ответила с улыбкой Элизабет. – Все симптомы налицо, Гай.

– Влюбился? – Гай взглянул на нее широко раскрытыми глазами.

Через минуту, покрутив в руках травинку, он неуверенно улыбнулся.

– Да, наверное, так и есть, – произнес он скептически. – Но скажи мне, это нормально – влюбиться в голос на кассете! По-моему, ничего более идиотского я в жизни своей не слышал.

– Почему же, если это тот самый голос, – с чувством сказала Элизабет.

– Ну и что я должен теперь делать? – Он выпрямился и пальцами разгладил волосы, после чего с неудовольствием посмотрел на остатки бриллиантина на руках. – Не могу поверить, что люди действительно все время мазали этим волосы, – сказал он, вытирая ладони о траву. – Лиз, я совершенно разбит. Ты должна мне помочь!

Элизабет тяжело вздохнула и мягко сказала:

– Я хочу помочь тебе. Но я обещала этой девушке – этой таинственной песеннице, что никому не расскажу, кто она. Я не могу нарушить своего слова, Гай. Я чувствую себя ужасно.

– То есть ты ее видела? – Гай наклонился вперед, лицо его просветлело. – Господи, Лиз, я не мог поверить, что она действительно существует! Словно… – Он отвернулся в сторону, голос его прервался. – Эта песня… Такое впечатление, что она поет именно для меня. Ты понимаешь, о чем я говорю?

– Да, – ответила Элизабет, не глядя на него, – понимаю.

– Не могу представить, что мог бы действительно увидеть ее. Сейчас это так трудно вообразить. Она в каком классе? Я знаю ее?

– Я, правда, не могу тебе сказать, – упрямо повторяла Элизабет. – Но думаю, что ты ее знаешь, – добавила она с чувством вины, не будучи уверенной, позволительно ли выдавать даже такой маленький кусочек тайны.

– Скажи мне только одно, – взволнованно сказал Гай. – Мне нужно спешить, Лиз. Через несколько минут мы должны опять начать играть. Но я должен знать одно: почему она хочет, чтобы никто о ней не знал?

Элизабет напряженно задумалась. Она сомневалась, как ответить. Могла ли она повторить слова Линн и не выдать тем самым ее секрета?

– Она застенчива, – неуверенно сказала Элизабет, однако мысль ее работала быстро. – Я думаю, что она боится привлечь внимание, и еще… – Голос ее сбился.

– И еще что?

– И еще, думаю, она стесняется своей внешности. Она считает, что у людей есть совершенно определенные понятия о том, как должны выглядеть артисты. И ей кажется, что она не соответствует этим стандартам. Она считает, что люди ожидают видеть на сцене кого-нибудь вроде Линды Ронстадт. И что они бывают разочарованы, если это не так.

Гай взглянул на нее.

– Линда Ронстадт… – повторил он, словно это имя ассоциировалось для него с чем-то.

Внезапно он вскочил на ноги.

– Она так и сказала? Она назвала Линду Ронстадт?

– Да, – ответила Элизабет, пораженная его реакцией. – Ну и что из этого следует?

– Элизабет, – ответил Гай, – ты спасла мне жизнь! – Он издал радостный вопль и начал скакать по газону. – Не знаю, как благодарить тебя!

Элизабет посмотрела на него. Что же она такого сказала? Он вел себя так – ну, как будто она каким-то образом подсказала ему, кто эта таинственная певица. Но она совершенно не представляла, как это произошло.

11

– Ну, что ты об этом думаешь? – спросила миссис Генри, повернув Линн в кресле на втором этаже в салоне «Серебряная дверь». – Кажется, тени хорошо оттеняют золотые блестки в твоих глазах.

Был воскресный день, и салон был пуст.

«Идеальное время для экспериментирования», – сказала мать.

И это был действительно эксперимент! Линн не могла поверить, чего сегодня только не было: сауна, маникюр, упражнения, косметика и урок ухода за кожей.

– Мама, это выглядит прекрасно, – с благодарностью сказала Линн, у которой ком стоял в горле.

Ей казалось невероятным, насколько мать стремилась помочь ей. Столько лет Линн вела себя как какое-то отродье, отказывая матери в доверии, была враждебной и упрямой. Все теперь переменилось, и Линн с болью в сердце наблюдала, насколько легко оказалось преодолеть расстояние между ними. Оказывается, мать всегда была готова к этому и ждала – а отчуждение было целиком ее, Линн, виной.