Я не верила, что мне может быть еще хуже, чем за все эти годы, но сейчас мне хуже. Если бы люди вокруг не были такими хорошими, такими милыми, такими простодушными — может, мне и не было бы так плохо. Может, я не испытывала бы этот постоянный груз вины.
Затягиваясь сигаретным дымом, я задерживала его в легких, задерживала дыхание, будто погружаясь с головой в теплую воду в ванной. Мне часто приходилось делать такое. В особенности, когда я была моложе.
Помню, мама отправила меня к своей сестре, чтобы сделать то, что должно быть сделано, да так, чтобы папа ничего не узнал. Мэри, конечно, посчитала, что это «ужасно несправедливо» — меня отправляли в гости «на каникулы», в то время как я ничем этого не заслужила. Я навлекла боль, и позор, и сплетни на нашу семью. Даже когда мама объяснила ей, что я больна, Мэри все равно злилась на меня.
Когда я вернулась от тети, единственным местом, где я могла оставаться в одиночестве, была ванная. Я напускала воды в ванну, запирала дверь и погружалась в воду. Я чувствовала себя словно в невесомости. Будто я плаваю в космосе, и там нет звуков, нет чувств, нет огромной дыры во мне, дыры, оставшейся после того, как из меня вырвали то, что было там. Вырвали против моей воли. Наверное, я приняла бы то же решение, если бы у меня был выбор, но никто — даже доктор, который был так мил со мной, — никто меня не спрашивал. Они просто делали то, что должно. Они заставили меня.
Я очень хорошо научилась задерживать дыхание. Чувствовать невесомость. Чувствовать небытие.
Так продолжалось до тех пор, пока мой отец не выбил дверь в ванную — я слишком тихо сидела там уже долгое время.
И меня вырвали из невесомости, из небытия, вокруг слышались крики, вода была алой… И я впервые очутилась в одном из таких мест.
После этого мне не разрешали запирать дверь в ванную. Я начала жизнь заключенного. Они словно держали меня в заложниках. И все двери были открыты.
Когда я поступила в университет, то не сразу поверила, что могу запирать дверь в свою комнату и дверь в душ.
Я тушу окурок в тяжелой пепельнице.
«Она позволит мне увидеть его? Увидеть его собственными глазами? Нова позволит мне повидаться с ним?»
Я вновь тянусь за сигаретой. Всякий раз, как я закрываю глаза, я вижу его улыбку, блеск его умных глазенок. Я чувствую радость, которую он дарит всем вокруг.
Я так хотела бы повидаться с ним! Может, она разрешит мне? Такой уж Нова человек. Справедливый. Теперь-то я это знаю. Я знаю, что она никогда бы…
Может, не мне? Может, Нова позволит Мэлу повидаться с ним? И если Мэл его увидит, он мне все расскажет. Я познакомлюсь с ним через Мэла.
Я останавливаюсь, уже достав очередную сигарету, прячу ее обратно в пачку, выбрасываю окурки в ведро для мусора, а потом осторожно прячу пепельницу под вечнозеленым кустом, за фигуркой садового гномика. Эту фигурку нам подарила на новоселье сестра Новы. Мэл расхохотался, увидев гномика. Он все смеялся и смеялся, а я никак не могла понять, в чем тут шутка.
«Это не шутка, — пояснил наконец Мэл. — Просто этот гном — самая уродливая вещица, которую мне когда-либо приходилось видеть. А Корди знает, что я никогда не выброшу эту фигурку, потому что это подарок».
Теперь этот гномик помогает скрывать мою тайну. Одну из моих тайн.
Иногда я думаю, похожа ли я на других людей. Есть ли у них столько тайн, что они не всегда уверены в том, кто они на самом деле?
— Я… э-э-э… Я не думаю, что смогу справиться с этим, — сказала я.
— С чем справиться? — Мэл перестал шнуровать кроссовки и поднял голову. По моему голосу он понял, что речь идет не о походе в горы.
— Я о ребенке. Мне кажется, я не справлюсь. Я не понимала, как трудно мне будет видеть, как кто-то делает для тебя то, на что я не способна. Мне кажется, я не справлюсь.
— Нова делает это не для меня, она делает это для нас.
— По-моему, нас больше не будет, Мэл. Не будет, если появится этот ребенок. Я думаю, тебе стоит бросить меня и жениться на Нове. И жить с ее ребенком.
Мэл, хмурясь, выпрямился, так и не завязав шнурки.
— Это наш ребенок. Нова вынашивает его для нас. И я хочу быть с тобой.
Я покачала головой. Удивительно, как мне удавалось оставаться такой спокойной, учитывая, что я делала.
— Не хочешь. Ты любишь ее. Ты хочешь провести жизнь с ней. А не со мной.
Мэл ошарашенно смотрел на меня. Мои слова будто сразили его, ударили, обездвижили. Я словно метнула в него что-то тяжелое, большое. Что-то страшное.
— Я люблю тебя. Тебя. И я хочу завести с тобой ребенка.
— В том-то и дело. Я не могу родить тебе ребенка. А она может.
— Прекрати говорить глупости, Стефани. Хорошо? Просто прекрати.
Он снова нагнулся к кроссовкам, но я видела, как дрожат его руки. Мои слова сработали. Я его задела.
— А что, если я причиню вред ребенку?
— Ты не причинишь ему вреда.
— Но что, если причиню? Это не мой ребенок. Родители постоянно причиняют детям боль. Откуда ты знаешь, что я не причиню боль созданию, с которым не связана генетически? Это будет твой ребенок. Твой ребенок, рожденный другой женщиной. Что, если… Что, если я зайду слишком далеко? Что, если я серьезно наврежу ему?
— Этого не произойдет. — Мэл уже завязал шнурок на левой кроссовке, но так и не выпрямился, чтобы не смотреть мне в глаза.
— Ты этого не знаешь. Ты не знаешь, на что я способна. Ты никогда не знал, на что я способна.
Мэл выпрямился, его взгляд жег меня, словно лазерные лучи.
— Что на самом деле происходит? — осведомился он.
— На самом деле?
Мэл кивнул.
— Я знаю, что дело не в том, что ты боишься навредить ребенку. Ты бы так никогда не поступила. Так в чем же дело?
— Я не хочу воспитывать ребенка посторонней женщины. Поправочка… Я не хочу воспитывать ее ребенка. — Ну вот я и сказала это.
— Это будет наш ребенок. Нова рожает его для нас. Она забеременела только потому, что мы попросили ее. Это будет наш малыш… Наш сыночек или доченька. Твой сыночек или доченька.
— Но я не могу притвориться, что он мой. Все будут знать, что он не мой. И они подумают, что ты оттрахал какую-то бабу, а я настолько бесхребетная, что спустила это тебе с рук. Или мне придется лгать. Сказать, что у меня в роду были негры. Но, глядя на меня, все поймут, что на самом деле это не мой ребенок.
— Какое тебе дело до того, что подумают другие люди? — раздраженно спросил Мэл.
— Не знаю, но мне есть дело. Не знаю почему, но для меня важно, что подумают люди. Как они будут смотреть на нас на улице, особенно когда мы будем идти втроем. И я представляю, что скажут мои родные. Я не хочу проходить через все это.