– Миссис Парментер, а как ваш муж относился к ее воззрениям? – спросил он.
Лицо его собеседницы вновь напряглось. Она посмотрела куда-то вниз и в сторону:
– Он находил их отвратительными. Не могу отрицать того, что они достаточно часто ссорились по этому поводу. Если этого не скажу я, скажут другие. Все мы просто не могли не заметить этот конфликт.
Питт легко мог представить себе его развитие: обмен мнениями за трапезами, неловкое молчание, откровенные намеки, забвение рамок приличия, a затем горячие споры. Мало тем имеют столь фундаментальное значение для людей, как их вера в порядок вещей – не метафизический, но определяющий их место во Вселенной, собственную ценность и предназначение.
– И сегодня утром они снова ссорились? – предположил суперинтендант.
– Да. – Вита посмотрела на него с печалью и опасением. – Не знаю точно, из-за чего именно. Подробно может рассказать моя горничная. Она слышала этот разговор, как и камердинер мужа. А сама я слышала только голоса на повышенных тонах.
Она как будто хотела добавить что-то еще, но либо передумала, либо не сумела найти должных слов.
– А могла ли ссора принять бурный характер? – серьезным тоном спросил Питт.
– Вполне возможно. – Голос женщины превратился в шепот. – Хотя я с трудом могу поверить в это. Муж мой не…
Она осеклась.
– А не могла ли мисс Беллвуд в гневе выскочить из кабинета, потерять равновесие или даже споткнуться и по случайности упасть на спину? – предположил полицейский.
Свидетельница молчала.
– Возможно ли такое, миссис Парментер?
Вита посмотрела Томасу в глаза и прикусила губу:
– Если я отвечу утвердительно, суперинтендант, моя служанка опровергнет мои слова. Прошу вас, не заставляйте меня снова говорить о моем муже. Это ужасно… горько. Я не знаю, что думать, как чувствовать… Я попала в какой-то вихрь смятения… тьмы… жуткой тьмы.
– Простите. – Питт почувствовал желание извиниться… искреннее желание. Ему было ужасно жаль эту женщину, и он восхищался ее самообладанием и преданностью истине – даже такой ценой для себя. – Конечно, я побеседую с вашей служанкой.
Неуверенно улыбнувшись, миссис Парментер пробормотала:
– Благодарю вас.
Расспрашивать ее дальше было незачем, да и не хотел Томас затягивать разговор. Она явно стремилась остаться в одиночестве или присоединиться к членам своей семьи. Полицейский откланялся и отправился на поиски служанки, о которой говорила Вита.
Мисс Брейтуэйт оказалась женщиной на пятом десятке лет, опрятной и благоразумной, однако в данный момент пребывавшей в состоянии глубокого потрясения. Лицо ее побледнело, и свидетельница никак не могла успокоить дыхание.
Она сидела на краешке стула в гостиной экономки за курящейся парком чашкой чая. Огонь жарко пылал за небольшой, тщательно отполированной железной решеткой, на полу был расстелен чуть потертый ковер, стены украшали милые картинки, а сбоку, на столе, располагались несколько фотографий.
– Да, – согласилась она несчастным голосом, после того как Питт заверил ее в том, что хозяйка дала ей полное разрешение говорить совершенно свободно и свой первый долг видеть в истине. – Я действительно слышала их громкие голоса. От меня здесь ничего не зависело. Слишком уж громко они говорили.
– А вы слышали, что именно они говорили? – спросил суперинтендант.
– Ну, да… да, слышала… – неторопливо проговорила служанка. – Но если вы спросите, о чем у них шла речь, я пересказать не смогу.
Затем, заметив недовольное выражение на его лице, она торопливо поправилась:
– Не потому, что это было вульгарно. Преподобный Парментер никогда не сквернословит – это не в его природе, вы понимаете, что я хочу сказать. Он – истинный джентльмен во всех отношениях. – Она глотнула. – Но, как и всякий человек, он способен рассердиться, в особенности когда покушаются на его принципы.
Слова эти служанка произнесла с восхищением. Очевидно, принципы эти разделяла и она сама.
– Я просто ничего не поняла, – пояснила она. – Я знаю, что мисс Беллвуд – упокой, Господи, ее душу – в Бога не верила и не стеснялась об этом говорить. Более того, она получала от этого удовольствие…
– Тут женщина вдруг умолкла, и лицо ее залила краска. – Ох, прости, Господи, нельзя говорить плохо о мертвых! Теперь-то она, бедняжка, знает, как ошибалась…
– Значит, спор вышел на религиозную тему? – сделал вывод Томас.
– Я бы сказала, теологическую, – поправила его мисс Брейтуэйт, не обращая внимания на чай, но и не опуская чашку на стол. – Они спорили о том, что означают определенные отрывки. Они вообще соглашались нечасто. Мисс верила в идеи мистера Дарвина и во всякие штучки насчет свободы, которые я назвала бы распущенностью. Во всяком случае, так получалось из того, что она всегда говорила.
Женщина поджала губы и продолжила:
– Не удивлюсь, если она подчас говорила такие вещи специально для того, чтобы позлить мистера Парментера.
– Что заставляет вас так думать? – спросил полицейский.
– Выражение на ее лице. – Служанка покачала головой. – Как у ребенка, пристающего к тебе, чтобы понять, что он может себе позволить. – Она шумно вздохнула. – Впрочем, теперь ей, бедняжке, это все равно.
– А где происходил спор?
– В кабинете мистера Парментера, где они работали… всегда или почти всегда. Раз или два она работала внизу, в библиотеке.
– Вы видели или слышали, как она вышла из кабинета?
Свидетельница отвернулась:
– Да…
– A мистер Парментер?
Голос женщины стал тише:
– Да, как мне кажется. Он последовал за ней в коридор и на лестничную площадку – если судить по голосам.
– Где вы находились?
– В спальне миссис Парментер.
– Как она расположена относительно кабинета и лестничной площадки?
– На другой стороне коридора от кабинета, одной дверью дальше от лестницы.
– Дверь была открыта или закрыта?
– Дверь спальни была открыта. Я развешивала вещи в шкафу и убирала постельное белье. Когда я входила, обе мои руки были заняты, и я так и не закрыла дверь. А дверь в кабинет мистера Парментера была закрыта. Только поэтому я услышала часть их разговора, особенно когда они кричали друг на друга. – Собеседница посмотрела на Питта печальными глазами.
– Но когда мисс Беллвуд открыла дверь кабинета, чтобы выйти из него, вы должны были услышать, что она тогда сказала, – настаивал суперинтендант.
– Да… – неохотно согласилась служанка.
– И что же вы услышали?
В коридоре прозвучали шаги, легкие и быстрые, простучали каблучки… простучали, но не остановились. На щеках Брейтуэйт снова выступила краска: ясно было, что она смущена. Скромность и верность боролись в ее душе с долгом перед истиной – и, быть может, со страхом перед законом.