– Расскажите мне что-нибудь о ней, – проговорила миссис Питт, когда они наконец вышли на тропу и под их каблуками захрустел гравий. Тонкий подход в данном случае был бесполезен. – Ею ведь восхищались? Полагаю, у нее было много друзей?
– Не одна дюжина, – согласилась Трифена. – Прежде чем поселиться у нас, она жила вместе с группой единомышленников, веривших в свободу жить и любить друг друга по собственной воле – вне ограничений, налагаемых общественными предубеждениями и ханжеством.
Шарлотта подумала, что подобный образ мышления скорее предполагает распущенность, однако воздержалась от этих слов. Она знала, что свобода одного человека нередко оборачивается эгоизмом и безответственностью в отношении другого. Некоторое различие чувствуется лишь с течением времени – по собственным детям, ради блага которых постараешься оградить их от всех опасностей мира. Желание защитить их превышает все прочее.
– Для этого необходима большая отвага, – произнесла миссис Питт вслух. – Слишком велик риск.
– Да. – Миссис Уикхэм смотрела под ноги, неторопливо приближаясь по тропе к невысоким ступенькам. – Иногда она рассказывала об этом. О переживаемом ими ощущении восторга, о том, какой непомерной может быть страсть, когда она поистине настоящая, когда тебя не связывает закон, когда не удерживает ужас перед суевериями и не препятствует твоим действиям, когда никакие обряды не заставляют тебя ждать… не пытаются удержать тебя на якоре, после того как пламя и искренность покинули твое сердце.
Голос ее наполнился такой горечью, выдавая такую глубину чувства, что Шарлотта не могла не связать их с какими-то личными переживаниями, оставшимися у Трифены от ее брака. Посмотрев на нее, миссис Питт не заметила ни капли мягкости в ее глазах и в чертах лица, никакого следа теплых воспоминаний. Хотела ли она сама этого брака? Или он был устроен по семейным соображениям и она согласилась на него – вольно или невольно?
– Все это настолько… – Миссис Уикхэм нахмурилась, стараясь подобрать нужное слово – … настолько… чисто! Никакого притворства. – Взгляд ее сделался злым, и она стиснула губы. – Никто никому не принадлежит, никто по каплям не уничтожает твою независимость, самоуважение… то знание и веру, которые составляют твою суть. Никто не говорит тебе: «Думай так, потому что так думаю я»… «Ты должна верить в это, потому что в это верю я»… «Я хочу туда и туда, и поэтому ты должна ехать со мною»… Лишь брак двоих равных людей чего-то да стоит! Только он обладает честью, благопристойностью и внутренней чистотой. – Кулаки ее были стиснуты, а руки напряжены до самых плеч. – Я не буду второсортной… второразрядной… достойной только второго места!
Шарлотта задумалась о том, понимает ли эта молодая женщина, сколько собственной боли она вложила в эти слова. Некоторые из ее мыслей могли быть позаимствованы у Юнити, однако страстность изложения их принадлежала самой Трифене.
– Мне кажется, что если тебя кто-то любит, то ему важно, чтобы ты была самой лучшей, такой, какую нельзя превзойти, – аккуратно проговорила миссис Питт, поднимаясь вместе с ней по ступенькам. – Разве не такова любовь, разве не требует она от нас всего лучшего, что есть в нас? Но тогда и ты должна хотеть того же самого от него, не так ли? И быть готовой к тому, что ради этого тебе придется отдать нечто очень дорогое для себя?
– Что? – удивилась ее собеседница, поворачивая голову.
– Если ты любишь, то остаешься, даже когда это неудобно тебе, когда это нелегко и не сулит никакой радости, – пояснила свою мысль Шарлотта. – Если ты уходишь в тот самый момент, когда тебе больше не хочется оставаться, то не владеет ли тобой в этом случае попросту эгоизм? Вы говорите о свободе ублажать себя, о свободе от боли, скуки и долга. Но жизнь состоит в том, чтобы давать и быть уязвимым. И именно поэтому она требует от нас отваги и самодисциплины.
Остановившись на гравиевой дорожке возле оранжереи, Трифена посмотрела на нее:
– Не думаю, чтобы вы понимали нас, миссис Питт. Возможно, вы видите в себе борца за свободу, однако говорите как обыкновенная женщина, готовая поступать так, как прикажут ей отец и муж. – Гневные слова эти явно проистекали из ее собственного опыта. – На самом деле нас тянут назад именно люди, подобные вам. Юнити любила подлинно и ощущала жуткую боль. Я видела это в ее глазах и подчас ощущала в голосе. – Она бросила на Шарлотту полный обвинения взгляд. – Вы говорите так, словно она была эгоистичной, словно любовь ее была слабее вашей, просто потому, что вы замужем, а она – нет. Однако такая позиция слепа, лжива и полностью неверна. Пребывая в безопасности, большой победы не добьешься! – Презрение на ее лице было столь же очевидно, как и легший на траву солнечный свет. – Я не сомневаюсь в том, что вы хотели проявить доброту… Вы полагали, что поддержали женщин нового времени, однако на самом деле вы вообще ничего не понимаете. – Молодая женщина резко дернула головой, и ветер подхватил их светлые пряди. – Вы хотите пребывать в безопасности… a это невозможно, если ты участвуешь в великой битве. Юнити была одной из чистейших и лучших… и она сражена. Простите, но я больше не хочу разговаривать с вами о ней.
С этими словами она повернулась и напряженным шагом проследовала в розарий, высоко подняв голову и явно сдерживая слезы.
Шарлотта на несколько минут задержалась на месте, обдумывая завершившийся разговор. Неужели Трифена знала о какой-то реальной трагедии в жизни мисс Беллвуд? Или она просто нагнетала мелодраматизм ситуации? В самом ли деле Юнити кого-то любила со всей страстью и результатом этой любви стал ребенок, погибший вместе с нею? Ребенок одного из троих присутствовавших в доме мужчин?
Причинил ли ей боль этот самый мужчина? И если так, не она ли первая готова была обрушить на него возмездие, ослепленная страхом и болью? Была ли она тогда испугана? Большинство женщин пришли бы в ужас от той горькой судьбины, которую сулило им внебрачное материнство, однако Шарлотта не могла сказать, принадлежала к их числу Юнити или нет. Если Питт и сумел установить это, ей он ничего не сказал. Впрочем, Томас, возможно, не мог представить те чувства, которые способна ощутить женщина в такой ситуации: смесь восторга при мысли о новой жизни внутри нее, жизни, отчасти принадлежащей и любимому ею мужчине… в известном смысле, о нерушимой связи между ними обоими, но также и напоминание о том, кого она не должна потерять, a вместе с ними и память о его предательстве… если он предал ее!
Не следовало забывать и о страхе перед родами, об одиночестве в самое уязвимое с эмоциональной и физической сторон время. Шарлотта прекрасно помнила о том, как чувствовала себя, вынашивая своих детей. Она могла целый день пребывать в полном блаженстве, a назавтра ощутить себя совершенно несчастной. Шарлотта не забыла все треволнения, боль в спине, усталость, неуклюжесть, гордость и смущение. A ведь ее родители относились к ней ровно и спокойно, муж только смешил ее и терпел любые ее причуды, когда это было существенно, – a общество во всем ее одобряло.
Юнити же оставалась совершенно одна. Это было нечто совсем другое.
Попыталась ли она шантажировать своего будущего убийцу? Это был бы вполне понятный поступок.