Она смотрела не на собеседника, а на меркнущий закат и на удлинявшиеся на траве тени.
– И что же вы решили? – спросил Доминик негромко.
Ему вдруг сделалось страшно от того, что Кларисса может сказать: ты и есть убийца. Кордэ поразился тому, насколько ранила его эта мысль. Он невероятно надеялся на то, что она не считает, что он затеял роман с Юнити, здесь, под кровом ее отца, a затем, поддавшись мгновению гнева и паники, толкнул и убил ее – даже в том случае, если, по ее мнению, он сделал это не нарочно. И конечно, она не подумает, что он мог бы позволить себе переложить обвинения на Рэмси – в это священник тоже верил. Это было немыслимо после того, что сделал для него преподобный Парментер.
Доминик ощутил на своей коже капли пота.
– Я решила, что это Мэлори затеял интрижку с Юнити, – негромко сказала девушка. – Без любви. Для него это было грехом, искушением, уступкой соблазну. А она захотела его, потому что он решил провести жизнь в безбрачии и верил в нелепые, с ее точки зрения, вещи.
Описав круг, скворцы вернулись назад и скрылись за платаном.
– Она хотела доказать ему, что он взвалил на себя непосильное бремя и что устремление его в лучшем случае бесцельно, – продолжила Кларисса. – И потому решила совратить его с избранного пути и одержала победу. Добившись некоего триумфа… не только над Мэлори, но и над всей руководимой мужчинами Церковью, унижавшей ее и затыкавшей ей рот, потому что она – женщина. – Мисс Парментер вздохнула. – Однако самое страшное в том, что я не могу полностью винить ее в этом. Это был глупый и пагубный поступок, однако если тебя то и дело унижают, ты испытываешь такую боль, что начинаешь отбиваться и при этом бьешь куда попало. Ты выбираешь жертву среди тех, кто подворачивается под руку, – не обязательно того, кто причинил тебе боль. В известной степени Мэлори представляет собой самую уязвимую точку религии: человеческое желание и потребность. Она также покусилась и на сомнения папы, однако достичь победы над ними и измерить эту победу было много труднее.
Доминик внимал ей в странном состоянии неверия, и все же в словах Клариссы угадывался определенный смысл. Удивительно было другое: тот факт, что она вообще сказала ему все это.
– Но зачем Мэлори понадобилось убивать ее? – спросил он, ощущая, что горло его перехватывает и во рту становится сухо.
– Разумеется, потому что Юнити шантажировала его, – проговорила мисс Парментер, считая ответ очевидным. – Она была беременна. Питт сказал это папе, а папа передал мне. Думаю, что теперь об этом известно всем. – Порыв ветра взъерошил ее волосы и тронул свободные концы свисавшей с ее плеч шали. Девушка снова запахнулась в нее. – Разоблачение погубило бы его, так ведь? – продолжила она. – Согласитесь, нельзя начинать блестящую карьеру католического священника, бросив соблазненную тобою беременную женщину. Даже если на самом дела соблазн исходил от нее самой.
– А ему нужна блестящая карьера? – удивился Доминик.
Это не имело отношения к делу, однако, на его взгляд, младшего Парментера трудно было назвать честолюбивым. Кордэ придерживался другой точки зрения, считая, что Мэлори пользуется католической верой в качестве костыля, удерживающего его на ногах, заполняющего пустоту уверенностью и авторитетом, – там, где Церковь отца подвела его… подвела всех их.
– Возможно, и нет, – согласилась его собеседница. – Однако при наличии подобного хвоста ему, скорее всего, не удалась бы даже посредственная.
– А какие у вас есть причины для подобного мнения? – поинтересовался Кордэ, не зная, что именно хочет услышать от Клариссы. Доминик в некотором отношении понимал, как мало знает ее. Не хваталась ли она за соломинку – из безумной отваги или чистой практичности? Он жил в этом доме уже не первый месяц, а Рэмси знал несколько лет и слишком уж принимал эту девушку как данность.
– Если вы располагаете фактами… – не подумав, начал священник, придвигаясь к ней поближе. И лишь тут он вспомнил, что Мэлори является братом Клариссы. Ее родственные чувства могли оказаться необычайно запутанными. Сложность взаимоотношений и боль угадывались в ее глазах.
– Я сужу по тому, как брат ведет себя, – торопливо проговорила мисс Парментер. – Он совершенно изменился после гибели Юнити, что не вполне разумно с его стороны. Но Мэлори и не слишком умен, если судить по его повседневной жизни и обращению с людьми. – Она посмотрела на свои укрытые шалью руки. Кларисса явно замерзла: солнце уже опустилось за платаны.
– Подобно папе, он весьма хороший книжник, – проговорила она, как бы обращаясь к самой себе. – Но я не могу представить, чем чтение книг способно помочь ему на посту священника. Хотя в жизни Церкви для меня много непонятного… Я не сомневаюсь в том, что она заставляла его кое-что делать. – Под словом «она» Кларисса очевидным образом имела в виду Юнити. – Она наслаждалась этим. Я замечала удовольствие на ее лице. Чем меньше брату нравилось то, чего она добивалась, тем больше удовлетворения это ей приносило. Я могу это понять. – Девушка пыталась быть честной. – Временами он может вести себя невероятно помпезно и так высокомерно, что хочется кричать. Я была готова лично заставить его поплясать, если бы знала, как это сделать.
Ветер вздыхал в деревьях, и оба они не услышали, как из двери гостиной вышла Трифена. Она была в черном платье и казалась болезненно бледной, а кроме того, чрезвычайно раздраженной.
– Я не сомневаюсь в том, что ты охотно заставила бы его плясать, – горьким тоном проговорила миссис Уикхэм. – Ты всегда всем завидовала, потому что не знаешь, чем занять себя. Мэлори нашел себе дело, которому предан всем сердцем, которому может отдать свою жизнь. Я понимаю, что тебе это смешно, но для него это важно. – Она поднялась на террасу. – И для меня тоже. У тебя же ничего нет. При всем образовании, которое, по твоему настоянию, тебе дал папа, ты ничего не делаешь, только слоняешься вокруг со своими замечаниями и путаешься под ногами!
– А что я могу с ним сделать?! – возразила Кларисса, поворачиваясь лицом к сестре. – Что может сделать женщина, кроме как наняться в гувернантки? Сменяется поколение за поколением, каждое предыдущее учит последующее, и никто ничего не делает с этим образованием, кроме как передает его дальше. Это всего лишь глупая игра, как «Передай посылку». Никто не открывает ее и не пользуется ее содержимым.
– Тогда почему ты не борешься за свободу, как делала Юнити? – усмехнулась Трифена, поднимаясь на террасу. Она переоделась в шерстяной костюм, и ей не было холодно. – Потому что у тебя не хватает на это храбрости! – ответила она на собственный вопрос. – Ты просто хочешь, чтобы за тебя все сделали другие и вручили плод тебе после того, как битва закончилась. Просто потому, что ты добилась в учебе таких же успехов, как Мэлори…
– Добилась! И кстати, лучших, чем он, – перебила сестру Парментер.
– Нет, это тебе только кажется. Ты просто соображала быстрее.
– Я была лучше. И получала на экзаменах более высокие оценки, чем он.
– Это ничего не значит, потому что самое большее, на что ты могла рассчитывать, – это стать женой священнослужителя, если бы сумела найти такого, который согласился бы взять тебя в жены. Однако там образование тебе вообще не потребуется. – Миссис Уикхэм пренебрежительно взмахнула рукой. – Хватит одного только такта, милой улыбки и способности с деланым интересом на лице выслушать всякого, каким бы тупым и скучным он ни был… ну, и никому не передавать того, что тебе говорили. A ты не способна на такое даже в том случае, если от этого будет зависеть сама твоя жизнь! – Трифена жгла сестру взглядом. – Никакому священнику не нужна жена, способная сочинять для него проповеди. Преподавать теологию ты не вправе – считается, что ты не способна иметь о ней представление. Если бы ты была наделена внутренней отвагой, то сражалась бы за предоставление женщинам равных прав без всяких условий, а не выдвигала бы против Мэлори абсолютно смехотворные обвинения. – Она посмотрела в сторону гаснувшего заката. – Юнити никогда не унизилась бы до того, чтобы кого-то шантажировать. Твои слова просто доказывают, как мало ты ее знала!