«Глупости, глупости, – твердила она себе, – быть того не может. Просто похож – ну, случается такое, случается. Просто похож…»
Послышался стук открываемой двери. Рядом громко, трудно вздохнул Абдель, щелкнул расшлепанными сандалиями.
Марьяна с опаской приоткрыла глаза.
Толстый негр изо всех сил старался вытянуться во фрунт перед двумя мужчинами, вошедшими в комнату.
Hа обоих были только шорты, не скрывавшие богатырской стати одного и изящества другого. Hа него-то, на этого другого, и уставилась Марьяна.
Это был тот самый красавец с портрета. Да уж, художник ему не польстил: наяву этот человек оказался еще прекраснее, правда, не столь безмятежно юн. И все равно – невозможно было отвести взгляда от этой изысканной формы носа, изящного абриса губ, невероятно длинных, каких-то нарядных ресниц, огромных сияющих глаз… которые вдруг изумленно расширились при взгляде на Марьяну, а потом сощурились и сделались узкими, беспощадными, точно два лезвия. Белоснежные зубы блеснули в жестоком оскале, нежные, чуть подрумяненные щеки вмиг ввалились, губы присохли к зубам…
Теперь-то он весьма отдаленно напоминал сладкого красавчика на портрете! Зато был поразительно похож на того человека, с которым три года назад в загсе Нижегородского района Нижнего Новгорода развелась Марьяна Лепская, вернув после развода свою девичью фамилию – Корсакова.
Да, перед нею, отражаясь в бесчисленных зеркалах, словно призрак, явившийся из темных бездн былого, стоял не кто иной, как Борис Лепский. Ее бывший муж.
* * *
Одно знала Марьяна о том времени совершенно точно: если бы не Борис, отец умер бы на год раньше. И она помнила об этом всегда, а попытайся Марьяна забыть об этом, мама не дала бы сделать этого.
Она-то, Ирина Сергеевна, и привела в дом Бориса. Встретила его в Центре нетрадиционной медицины, куда погнало ее отчаяние и желание ухватиться за любую соломинку – пусть даже и за сенную труху, за стебель аконита, за иссохший корень родиолы – и чему там еще приписывают целители чудодейственные свойства в борьбе против рака? Пока сидела в очереди к консультанту, разболелась голова, да так, что пришлось зайти в крошечный аптечный кабинетик – здесь же, при Центре. Там хозяйничал изящный, красивый брюнет с внимательными черными глазами и вкрадчивыми манерами. На карманчике его халата болталась бирочка: «Вас обслуживает провизор Борис Ефимович Лепский». Ирина Сергеевна едва не ахнула: Ефим Лепский в достопамятные советские времена служил заведующим обкомовской клиникой, и хоть жены инструкторов были для него мелковатой сошкой – он с самой первой дамой запросто раскланивался и ручки ей целовал, когда та соизволяла наведаться в поликлинику, а не на дом вызывала врачей, – а все же воспоминание из той, благополучной, обеспеченной, стабильной жизни показалось Ирине Сергеевне столь милым сердцу, что она радостно поздоровалась с «провизором Борисом Ефимовичем», спросила об отце и не заметила, как выложила печальную историю своей семьи. Борис был удивительно любезен и внимателен, слушал щебет Ирины Сергеевны не отрываясь: благо в аптеку вошли за это время всего два-три человека, да и те поспешно ретировались, шокированные запредельными цифрами, обозначенными на ценниках.
– Знаете, есть хорошие старинные русские рецепты, – сказал он наконец. – Скажем, сушеные цветы картофеля. Настой корней пиона. Ну и, конечно, аконит. Однако это средство крутое и опасное, в самом деле надо быть осторожным, поговорить со специалистом. Если хотите, я дам его координаты. Ну а сушеные цветы картофеля можно хоть сейчас попробовать.
– Да где же я их возьму? – в ужасе спросила Ирина Сергеевна: на дворе стоял февраль.
– Ничего, найдем, – решительно мотнул своей красивой головой Борис – и правда, нашел. Затем свел Ирину Сергеевну со знатоком аконита – увы, толку из этого не вышло, процесс был уже необратим. И ни цветки картофеля, ни корни пиона, ни настойка алоэ и пеларгонии, то есть герани, на коньяке с добавлением трех капель йода – ничто иное уже не могло спасти Михаила Алексеевича. У него начались боли, да такие, что шок, по словам врача, мог убить его раньше, чем собственно болезнь. И тут снова оказался необходим Борис, который без рецепта добывал Корсаковым такие болеутоляющие, о каких они и понаслышке не знали! Именно благодаря Борису угасал Михаил Алексеевич тихо, спокойно, достойно, терзаемый только моральными, но отнюдь не физическими отвратительными страданиями.
Борис оказался незаменим и еще в одном смысле: он обожал беседовать с Корсаковым-отцом. Удовольствие получали взаимное: Борис тоже увлекался «Бардо Тодол», тибетской «Книгой мертвых», только, так сказать, умозрительно, тогда как для Корсакова в то время это было учебником перехода. Борис мечтал раздобыть настоящий атлас тибетской медицины – в английском переводе, разумеется. В надежде на исполнение мечты он штудировал язык и ужасно обрадовался, узнав, что Марьяна заканчивает английский факультет иняза. Конечно, она не отказалась давать ему уроки. Впрочем, вскоре выяснилось, что учительница интересует его куда больше, чем обучение.
Отец с матерью, конечно, догадались обо всем раньше. Борис им обоим нравился, особенно Ирине Сергеевне, уж куда больше, чем Марьяне, которая, впрочем, находила его очень милым и очень – просто потрясающе! – красивым. На него «запали» все Марьянины подруги, а она – нет, хотя то, что Борис «запал» на Марьяну, не видно было только слепому и дураку. Ну что ж, значит, она была слепой дурой, потому что нипочем не хотело ее сердце вздрагивать и замирать при виде Бориса! Все, что она испытывала к нему, – благодарность за помощь отцу. Это-то и бесило Бориса больше всего.
– Будь я добрым дедушкой-профессором, который пользует твоего батюшку, ты относилась бы ко мне совершенно так же, – как-то раз бросил он раздраженно. – А я не добрый дедушка! Конечно, и не доктор Чехов, но все же не последнее ничто.
– Я Чехова терпеть не могу, успокойся, – попыталась свести все к шутке Марьяна. – У него вообще не было бы шансов! А ты только мигни – девчонки к тебе слетятся стаями!
– Мне и мигать не надо, они и без того вокруг роятся, – так печально объявил Борис, словно сообщил, что отродясь на него ни одна девушка не взглянула. – Вот только ни одна из этих, на все готовых, мне и даром не нужна! Вот такая, как ты, – леди! От слова «ледяная». Гордая, холодная аристократка.
Марьяна так и фыркнула. Это она-то – леди? Аристократка? С ее-то курносым носом, круглыми серо-зелеными глазами и полудетскими русыми кудряшками, которые не держатся ни в одной прическе? С ее пухлыми щечками и слишком маленьким ртом? Вот если бы она унаследовала утонченную красоту своей синеглазой матушки – тогда еще ладно бы…
Дальше Борис изрек вообще что-то непонятное: