Я сказал быстро:
– Сволочь!.. Пьяный, а какой чуткий.
– А мой шустрый, – прошептал Фицрой нервно. – Еле успел… Он уже рот открыл для вопля, видел? Как я только успел, я еще шустрее, какой же я молодец, а еще красивый и нарядный, ты заметил, что у меня новые сапоги?
– Держись за мной, – велел я, – не отставай, но вперед не лезь. Теперь нельзя терять времени! Слишком много трупов в разных местах, кто-то да наткнется. Не все, как видишь, спят.
– Веди, – ответил он.
Я быстро подбежал к двери, прислушался, с той стороны пока что тихо. Фицрой торопливо подбежал, я спросил с подозрением:
– Что, опять моего дорезал?
– Прости, – прошептал он виновато, – показалось, шелохнулся.
– Своих режь, – сказал я. – Что у тебя за привычка воровать чужое?
Он ответил со вздохом:
– Да трудно удержаться, когда видишь, что лежит плохо. А он точно лежал не так. И карман оттопыривался, сволочь!.. Но ничего там не оказалось… Вот так и верь людям.
Я прислушался, причувствовался, и хотя стены здесь из толстых каменных блоков, через них не посмотришь, как через пеноблоки, однако широкие щели проложены мхом, а тот пропускает и запахи, и даже звуки…
Картина проступает смутная, силуэты отдельных фигур не улавливаю, но ощущение массы человеческих тел отчетливое, крепкий мужской пот, что просачивается в щели, тревожит и заставляет сердце стучать часто и сильно, поднимая артериальное давление.
Фицрой поглядывал на меня в ожидании, я прошептал:
– В той комнате их многовато. Ниндзями не пропрем, надо на «ура» и по-мужски честно. Это глупо, но красиво и воспеваемо.
– Ниндзями, – переспросил он озадаченно, – это как?
– По-женски, – пояснил я. – Втихаря и в спину. У войны не мужское лицо, не слыхал? Я тоже. Щас придумал, потому что я умный… и вот думаю, если умный, то чего я здесь?
– Не умничай, – посоветовал он. – Умные гибнут первыми.
Я придержал его за плечо.
– Стой-стой. Поперед батька не лезь, это я батька.
– Что такое батька?
– Не знаю, – буркнул я. – Наверное, комбат… Все, начали!
Я ногой ударил в дверь и сразу же открыл пальбу из двух стволов, даже не сдвигая руки для лучшего прицела. С двух шагов, а то и в упор промахнуться трудно.
Фицрой ухитрился пролезть между моей спиной и стеной, там вспыхнула драка, что за отважный дурак, теперь еще и за ним следить…
Я вошел в зал и почти добрался до середины, когда справа вспыхнуло пламя от стены до стены. Устрашенные стражники попятились, а пламя, взвившись до свода, собралось в центр и понеслось огненным шаром вдоль стен.
Я проморгался, у дальнего входа появились две знакомые фигуры: руки Понсоменера двигаются в таком темпе, что не уследишь, когда выпускает стрелу, а Рундельштотт потрясает посохом и посылает один сгусток огня за другим.
Фицрой с криком начал рубиться в двух шагах левее от меня, а я, сосредоточившись, давил и давил на курки, разбивая тяжелыми пулями головы, доспехи, пробивая щиты и разнося на мелкие осколки лезвия мечей.
Когда Рундельштотт и Понсоменер приблизились, я заорал гневно:
– Вы как тут оказались? Я же велел…
Рундельштотт сказал быстро:
– Они опустили лестницу и пытались… Мы их сбросили еще со ступеней… ну да, сбросили, а потом, раз уж никто больше, поднялись сами. Лестница вон там за нами, так что все в порядке! Никто не проскочит.
Понсоменер подтвердил:
– Никто не проскочит. Я слежу.
Я указал на дверь:
– За ней главный зал. Оттуда спуск в тюрьму нижнего этажа. Фицрой…
– Понял, – ответил Фицрой.
Он распахнул дверь и отпрыгнул в сторону, а я открыл пальбу из обоих пистолетов. В первую минуту оттуда с диким ревом перли целыми группами, я устлал ими пол, медленно отступая, а когда затихло, с Фицроем прыгнули через порог, там еще с дюжину стражников.
Я безостановочно палил из двух пистолетов, рядом страшно блещет меч Фицроя, красные капли срываются с лезвия частым дождем, сам он двигается со скоростью молнии и бешено рубит всех на пути, за спиной я слышал частое дыхание Понсоменера. Мимо моего уха проносятся с жутким свистом стрелы, догоняя одна другую, он успевает доставать ими тех, кто выскакивает на балкон и пытается прицелиться в нас из луков и арбалетов.
Рундельштотт отстал, но нам главное успеть ворваться в комнату, где стерегут принцессу, и успеть раньше, чем там поймут, что стряслось, что за шум за дверью…
Понсоменер крикнул:
– Она там!.. За этой дверью!
Я не стал спрашивать, откуда знает, изготовился к долгой стрельбе в петли, а из бокового арочного входа с диким ревом выскочило десятка два человек, хорошо вооруженных, в доспехах и с горящими ненавистью глазами.
За нашими спинами прогремел рев:
– Всем стоять!
Я застыл, жаркая волна прошла рядом, словно пронесся огромный раскаленный валун. Половину бросившихся на нас стражей смело, как насекомых. Огненный шар с быка размером ударился в дверь, внес ее вовнутрь с такой силой, что сорвал и откосы с обеих сторон.
Фицрой закричал то ли в страхе, то ли в восторге, но я опередил в беге, влетел в помещение первым.
В комнате жарко, воздух раскаленный, как из печи. Несколько человек расплющило дверью, отшвырнув их к стене, кровь потекла на пол и разлилась лужей.
Через стрельчатую арку видно, как мелькнуло голубое платье Адрианны и темные одежды ее похитителей. Я бросился в ту сторону, выставив перед собой стволы пистолетов.
За стрельчатым входом распахнулась небольшая комната. Высокий воин в дорогих доспехах спрятался за Адрианной и прижал острие ножа к ее горлу.
– Стойте! – заорал он. – Или она умрет!
Фицрой остановился как вкопанный и, раскинув руки, удержал нас с Понсоменером.
– Стоим, – прокричал он. – Чего ты хочешь?
Воин ответил затравленным голосом:
– Чего еще? Вы уходите, иначе я ее убью, не успеете и шелохнуться! Это я, Зигерд, начальник тюрьмы, мне терять нечего!
Фицрой оглянулся на меня, на лице страх и беспомощность, а я сказал медленно:
– Так убивай… Ты же знаешь, в Нижних Долинах часть глердов поддерживает права принцессы на престол королевства… И если она погибнет, власть королевы Орландии только укрепится.
Фицрой дернулся, но сказал быстро:
– Все будут думать, что королева сделала все, чтобы спасти сестру, но вы ее убили! И ненависть к Уламрии никогда не умрет в сердцах жителей нашего королевства.
Зигерд крикнул: