С таким взглядом на антиквариат Самоваров столкнулся впервые и не сразу к нему привык.
Музыкальные вкусы Самоварова и Насти тоже очень разнились.
— Как хорошо! — улыбнулась Настя, когда из Мраморной гостиной донеслись бойкие звуки рояля.
Самоваров только страдальчески поёжился:
— Опять! Это бренчанье доведёт меня до трясучки. Не знаю инструмента противнее пианино. Унылая механическая колотилка! Хуже только капли на темя — так пытали в застенках инквизиции.
— Ты неправ. Прелестный у рояля звук, такой прохладный. Послушай, какая музыка! Согласна, она немного странная, но…
Самоваров прислушался. Да, это не было похоже на то, чем гремели с утра до вечера юные виртуозы из Мраморной гостиной. В музыке он совершенно не разбирался, но понял: играют некое подобие вальса. Из мерно крутящейся гущи звуков пытался выбраться кто-то маленький и хромой — так, во всяком случае, показалось Самоварову. Этот хромой бился о грубые вальсовые колёса, зигзагами и скачками пробивался в сторонку, на воздух, на волю. В последнюю секунду, спасение было близко, он сорвался и, позвякивая, полетел вниз, в самый водоворот. Вальс понемногу стал пробуксовывать, замедлять ход и наконец остановился. Неугомонного хромого тоже больше не было слышно. Последний звук был не звук даже, а тихий металлический бряк — какая-то мелочь выскочила из испорченной, вконец смоловшей всё живое громады.
Вот как! — прошептала тихонько Настя.
Вообще-то Самоваров давно хотел включить свет, но жаль было вставать и выпускать тёплую Настину руку из своей. Темнота этим воспользовалась. Она моментально сгустилась, хотя не было ещё и пяти часов.
— Я ничего подобного раньше не слыхала. Какая музыка! Теперь-то ты не скажешь, что рояль — это колотилка? — опять шепнула в темноте Настя. Словно ей в ответ рояль тут же разразился камнепадом гамм. Колотилка и есть!
Чья же это была музыка? — не унималась Настя.
Самоваров пожал плечами:
— Наверное, этого… как его?..
Фамилии композиторов все до единой улетучились из памяти Самоварова. Один Чайковский задержался и нежно белел морозной бородкой. Впрочем, и не бородка это, скорее всего, а фонарь за окном…
Нет, такого дикого вальса Чайковский написать не мог!
— Ну вот, ты заснул, что ли? Причём тут Чайковский? — встрепенулась Настя и вскочила с колен Самоварова. — Я лучше сейчас сбегаю и узнаю!
Она всегда очень быстро решала, что надо делать, и умела исчезать молниеносно. Она ловко, наощупь выскользнула из мастерской. Её частые шаги стихли в коридоре, а Самоваров всё сидел на том же месте и чувствовал на плечах и шее, где только что лежали Настины лёгкие руки, невидимое, быстро стынущее, зябкое ярмо. Он вспомнил хромого, которого только что смолола вальсовая машина. Очень странная музыка!
А Настя тем временем пробежала длинный коридор, спустилась по лестнице и бесшумно приоткрыла тяжёлую дверь Мраморной гостиной. Из образовавшейся щели посыпались мелкие горошины гамм, до того безуспешно бившиеся в трёхпудовые позолоченные створки.
Настя заглянула внутрь. Мраморная гостиная освещалась экономно, одним слабеньким бра, которое росло из гипсовой розетки над роялем. Рядом висела громадная картина кисти академика Миллера. Она изображала нагую купальщицу. Бесконечный зад купальщицы таял в полумраке и казался сейчас крупнее, чем при свете дня.
Посреди гостиной стройно, как классический кордебалет, толпились белые золочёные стулья для публики. Именно они мешали Насте разглядеть, кто сидит за роялем. Сначала она решила, что это мальчик, но тут же поняла, что ошиблась. Девчонка, а не мальчик! Лет, наверное, четырнадцати, довольно тощая, в джинсах и чёрной водолазке. Несмотря на невнятный наряд, при ближайшем рассмотрении в пианистке не нашлось ничего мальчишеского: стриженая почти под нуль голова сидела на длинной шее изящно, и даже пальцы бегали по клавишам с немужской, хотя и оглушительной силой.
Настя прошла к стульям и уселась в первом ряду. Девчонка за роялем на секунду повернула в её сторону круглое сердитое лицо, но играть не перестала. Наоборот, она забарабанила по клавишам ещё громче и отчётливее. Наверное, она надеялась таким образом выжить Настю из гостиной. От гамм даже зад купальщицы академика Миллера чуть заметно, желейно завибрировал.
Наконец девчонка решительно встала. Настя улыбнулась ей как можно приветливее и спросила:
— Скажите, что вы играли?
Девчонку такой вопрос очень удивил. Мраморная гостиная ещё не вполне оправилась от её топорных упражнений — в закоулках что-то слабо гудело.
— Тут играли недавно что-то вроде вальса, — пояснила Настя.
Девчонка глянула на Настю пристально и сама спросила:
— Вы музыкант?
— Нет, я занимаюсь живописью. Но меня эта музыка поразила. Я ничего подобного никогда не слышала!
— Что, понравилось?
— Очень. Хотя слово не вполне подходящее. Это что-то необыкновенное и поразительное — так правильнее будет сказать. Чья это музыка?
— Сергея Шелегина.
Настя пожала плечами:
— Есть такой композитор? Не знала. Правда, я не слежу за музыкальными новостями…
— А о нём никто не знает.
— Не может быть! — воскликнула Настя.
Через час Настя вернулась в мастерскую Самоварова.
— Ты слышал? — набросилась она на мужа.
Тот спокойно поднял голову от монастырского поставца. Энтузиазму Насти он ничуть не удивился: она была пылкой, решительной и очень неравнодушной ко всяческим чудесам мира.
— А что я должен был слышать? — только и спросил он.
Пока Насти не было, он занялся поставцом и с головой нырнул в свои собственные, никому не доступные радости.
— Ты не слышал ничего? — изумилась Настя. — Почему же ты жалуешься, что рояль доводит тебя до трясучки?
— Ну да, доводит. Но сейчас ничего такого не было. А что, кто-то играл? Должно быть, очень тихо? Я не слышал. У меня работа хорошо пошла. Я даже сам, кажется, запел. Внутренне. Или это был всё-таки рояль?
— Именно. Колотилка инквизиции! — засмеялась Настя. — Пело не у тебя внутри — вспомни анатомию, чему там петь? Это ты слушал сонату Шелегина.
— Чью-чью сонату?
— Шелегина. Запомни эту фамилию: музыка у него исключительная. То, что на вальс было похоже, называется «Танец № 5». Играла девчонка, которая учится в музыкальной школе. Она мне про этого Шелегина и рассказала. Он, по-моему, гениален. Ты согласен? Представь: живёт где-то у нас здесь, в Нетске, пишет потрясающие вещи, но никто про него ничего не знает.
— Так не бывает, — усомнился Самоваров.
— Бывает. А ещё он ни слова по-русски не говорит!
— Почему? Фамилия у него вроде русская, живёт, ты говоришь, в Нетске. Что за чепуха?