— Какую тёщу? — спросил Костя.
Хотя его сухие губы выговорили что-то другое, проницательная Ида Васильевна вопрос поняла и охотно ответила:
— Так убили же тёщу Смыковых! И в овраг сбросили — точно так же, как шурина Шнурковых. Тело нашли сегодня утром. Я к вам зашла, чтоб позвать посмотреть, а вас нет. Дверь была открыта…
Тёща… В путаной памяти Кости вдруг возник день приезда в Копытин Лог. Нарисовался и Кирилл Колдобин, указывающий на чей-то огород. В огороде, кажется, торчал женский круп в ситцах. Так вот где Костя увидел впервые эти голубые цветочки с розовыми листиками! На тёще Смыковых, которая полола грядки! И нынче ночью те же цветочки были на незнакомом трупе. Конечно, незнакомом — ту тёщу живой он видел один раз и только сзади.
Костя снова застонал.
— Что-что-что? — навис над ним Бабай.
Костя смолк. Он услышал, как Бабай снова набирает в рот воду. Лена-аптекарша взмолилась:
— Не форсируйте события, Игорь Кондратьевич! Видите, как он слаб. Ему нельзя пока говорить.
— Ясен пень, пацан что-то знает, — сказал Бабай. — Тут его оставлять никак нельзя — убийцы враз уберут. Лучше в КПЗ его посадить. Туда уж никто не доберётся — окон нет, а дверь я прикажу заварить.
Ида Васильевна ужаснулась:
— Вы с ума сошли! Не слышали, что ли, про нитевидный пульс? Молодого человека нужно срочно доставить в больницу!
— Не довезём ни в район, ни в Конопеево, — горестно вздохнула аптекарша. — Сами знаете, какие тут у нас ухабы. Он умрёт по дороге.
— Так давайте перенесём его к нам, — вызвалась Ида Васильевна. — Мы с Михаилом Пахомовичем обеспечим ему покой, уход, отличное питание.
Костя вспомнил варенье Петра Первого и испустил тяжёлый вздох.
— Нет, всё это не годится, — сказала Лена. — Надо доставить его ко мне. Я квалифицированный медицинский работник. Промою ему желудок, вколю, что надо, доктора, в конце концов, привезу.
— Идёт, — согласился Бабай. — Охрану я обеспечу. Сейчас же звоню в райотдел! Следственная группа до сих пор в овраге копается. Там осмотр закончим — и сразу к тебе, Алёна. А сейчас, женщины, тащите одеяло! Будем транспортировать потерпевшего.
Костя хотел возразить, но голос потерял окончательно. Как его сгрузили на одеяло, он не заметил, потому что снова погрузился в потёмки.
Иногда он приходил в себя. Тогда он видел над собой тусклое небо, какое бывает после большого дождя, мокрые листья и незнакомые лица, которые, покачиваясь, клонились к нему, заглядывали в лицо и произносили всякие глупости вроде «Глянь, дачника несут!»
Наконец Костя очутился в покое, в полутьме, в жилой прохладе деревенского дома. Пахло здесь хорошо, сушёной какой-то травкой. Аптекарша Лена еле ощутимо, но страстно, горячими пальцами, погладила голубую вену в сгибе его левого локтя. Потом она мазнула там спиртом, и стало зябко. Легко вошла в сосуд тонкая игла с косым срезом.
Слепое забытье заструилось в кровь. Оно расправило затекшие члены, достигло мозга и закрыло те дверцы, через которые Костя внимал миру.
Проснулся он от очередной тряски и пощёчин. Бил не Бабай, иначе голова моталась бы по подушке куда сильней. Но и эта бьющая рука была жёсткой, ловкой, сильной. Когда Костя открыл глаза, его щёки неистово пылали. Сознание было ясным, как солнечное утро, тело слушалось и жаждало жизни.
— Ну что, гражданин Гладышев, отпустило вас? — ласково спросил коренастый мужчина средних лет, склонившись над изголовьем.
— Говорить можем? — склонился и спросил другой, длинный, сипловатый.
Пока Костя пробовал совладать с языком, который от долгой немоты слежался и прилип к зубам, гости объяснили, зачем пришли. Оказалось, по делу об отравлении.
Обоих Костя уже видел в овраге, когда нашли труп Артура Зайцева. Коренастый, бритоголовый, с лицом по-боксёрски компактным (нос и уши почти не выдавались на кочане головы) назвался Данилой Сергеевичем Кармановым. Он носил звание старшего лейтенанта милиции и работал в районном уголовном розыске. Следователь Прухин Дмитрий Александрович имел длинное зеленоватое лицо и большие костлявые руки. Наверное, именно он и приводил Костю в чувство.
— Где вы взяли эту жидкость? — строго поинтересовался Прухин.
Длинным сухим пальцем он указал на «Альбукерке» (бутылка, заключённая в пластиковый пакет, стояла на тумбочке рядом).
— На кухне в шкафчике, — с расстановкой ответил Костя.
Силы к нему вернулись, но он нарочно говорил слабым голосом — если гаркнуть во всю мочь, то наверняка свезут в КПЗ, как обещал Бабай.
— Где этот шкафчик? На кухне у Колдобиных? — уточнил Прухин и записал что-то в большом синем блокноте.
Костя присмотрелся к блокноту и с удивлением прочитал на его обложке золотую надпись «Участнику конференции юных пчеловодов».
— Да, шкафчик на кухне, — сказал Костя. — Только ещё вчера утром бутылки там не было.
— Как не было?
Данила Карманов сощурил малозаметные боксёрские глаза и тоже принялся сыпать вопросами:
— Подкинули, считаешь, бутылку? Как думаешь, кто? Зачем тогда пил? Кого видел вчера на даче? С кем общался? Когда последний раз говорил с пенсионеркой Смыковой? Не говорил? А почему? Как, не познакомился? Тогда почему тебя не насторожил запах дигиталиса? Какая бутылка коньяку? Какого? Сколько звёздочек? И где же она теперь? А кто знает? Не приглашал ли ты выпить пенсионерку Смыкову? Когда видел её последний раз?
Отвечал Костя сбивчиво. Всякое упоминание пенсионерки Смыковой заставляло его содрогаться под ватным одеялом. В глазах своих собеседников — крошечных у Карманова и огромных, навыкате, у Прухина — он читал угрозу и твёрдую уверенность в том, что именно он, Костя Гладышев, прикончил несчастную чужую тёщу и сбросил в овраг.
С бутылками Костя тоже запутался: он никак не мог вспомнить, что было нарисовано на этикетке коньяка, и не назывался ли он «Альбукерке».
— Очень много тут неясного, — медленно сказал Прухин и поднял брови. При этом на лбу у него образовалось два ряда дугообразных морщин.
Это выглядело настолько зловеще, что Костя затрепетал, как заяц. Ни с того ни с сего он стал рассказывать, что на даче Боголюбовых живёт бородатый человек. И ещё как они с профессором Безносовым гуляли по лесу и видели Тольку-Ногу с товарищами, которые говорили что-то странное про рыжие кафы.
— Кафы? — переспросили в один голос оба сыщика.
— Кафы, — подтвердил Костя.
Это слово он запомнил отлично, потому что в детстве часто болел, и его каждый год возили к морю в Феодосию. А там на всякой экскурсии повторяли, что раньше Феодосия называлась Кафа.
— Ага, — запели в лад Карманов с Прухиным и снова переглянулись.
— А сами кафы вы видели? То есть червонцы? — спросил вдруг Прухин.