На другой день шел дождь. Он шел и шел вперемешку с Динкиными слезами, желтые листья прилипали к мокрой земле, сухими завитушками плавали в лужах; ветер гнул в саду деревья, и ветки их нещадно хлестали друг друга, царапая стекла окон и теряя последнюю осеннюю листву. Алина и Мышка прибегали из кухни с посиневшими руками, кутались в старые платки. Никич, держась за поясницу, подкладывал в плиту дрова... Ни мамы, ни Кати не было... По хмурому виду Никича и по бледному встревоженному лицу Алины Динка чувствовала, что с Костей что-то случилось нехорошее, но спросить было некого. Мышка знала только, что мама и Катя повезли в город какие-то теплые вещи, папино пальто, меховую безрукавку и валенки... Все это они собирали спешно вчера вечером, рылись в папиных вещах, в старом, обитом жестью сундуке...
Динка пришла с пристани наплакавшаяся и усталая, еле волоча ноги, она добралась до своей постели и сразу уснула. Никто не обращал на нее внимания, одна Мышка, ложась спать, подошла к сестре и попробовала сунуть ей под мышку градусник; но Динка так брыкнула во сне ногами, что Мышка отошла ни с чем... Подумав, она поставила градусник себе и, проспав с ним до утра, отнесла в мамину комнату. Бедной Мышке казалось, что все больны; она мало что знала о происходящих событиях, но видела вокруг себя бледные, осунувшиеся лица, слышала тревожные тихие голоса в комнате матери... Мышка знала, что все разговоры сейчас касаются Кости, который арестован и сидит в тюрьме... Страдая за всех и за каждого в отдельности, Мышка плохо спала, в тревожные ночи огромная жалость разрывала ее сердце, топила в слезах подушку. Увидев, как младшая сестра бессильно свалилась вечером на постель, Мышка решила, что она заболела. Но утром Динка встала, умылась, помыла в луже ноги и, захолодав на ветру, вернулась в комнату.
– Ты здорова? – с беспокойством спросила ее Мышка.
– Да, – коротко ответила Динка, глядя на нее безразличным, отсутствующим взглядом.
– У тебя какое-то длинное лицо... – испуганно сказала Мышка, вглядываясь в застывшие, словно замороженные, черты, втянутые щеки и посеревшие глаза сестры. – Улыбнись скорей, не смотри так! – взмолилась она, пораженная странной переменой, происшедшей в этом живом, смешливом лице, знакомом ей до последней черточки.
Динка махнула рукой и ничего не ответила.
Чай пили в комнате... На столе нарезанный большими кусками хлеб и чашки без блюдец выглядели скучно и неуютно. Масла не было.
– Посоли хлеб и ешь... Вот горбушечку бери, – сказал Динке Никич.
– Я посолю сахаром, – отодвигая соль, сказала Динка.
Мышка и Алина отщипывали корочки хлеба и ели молча.
Каша Никича, сваренная на воде, пропахла дымом, и никто не стал ее есть.
– Проголодаетесь, так съедите, – спокойно сказал старик, унося продымленную кастрюлю в кухню.
«Мы, наверное, стали очень бедные», – равнодушно подумала Динка, вылезая из-за стола. И, вспомнив слова Леньки о том, что на пароходе «Надежда» знатный «харч», повеселела.
Дождь все еще шел, мелкий, тягучий, досадный, но Динка не могла усидеть дома... Ее тянуло к утесу... на обрыв. Казалось, где-то там еще ждет ее Ленька... Она прошла по скользкой тропинке; измокшее платье липло к ее коленям, с кустов и деревьев сыпались на голову крупные капли дождя, ветер холодил спину... На обрыве Динка остановилась... Внизу сердито шумела Волга... Динка несмело подошла к доске, которую Ленька второпях забыл убрать.
«Сяду в пещере, там сухо», – подумала Динка, но перед ней встало испуганное лицо Леньки... Она вспомнила данное ему обещание не переходить одной на утес и поспешно отступила. На обрыве в примятой пожелтевшей траве валялись обгрызенные половинки арбуза. В одной из них, как в розовой чашке, стояла вода... Динка села около этих двух половинок.
«Одна моя, одна Ленькина...» – подумала она и снова взглянула на утес.
Там еще лежали котелок и две миски, из которых они пили чай... Но доска была мокрая, скользкая, и откуда-то, словно издалека, Динке слышался предупреждающий голос Леньки: «Не ходи!..»
– Нет, Лень, нет! Я не пойду, не бойся! – громко ответила она и задумалась.
«Недельку-другую...» – сказал капитан. Динка насчитала четырнадцать дней и с упавшим сердцем пошла домой.
– Четырнадцать дней, четырнадцать дней, – повторяла она, растопыривая пальцы обеих рук. – Даже пальцев не хватает у меня...
Домой Динка пришла промокшая насквозь, с красными, окоченевшими руками, но ни от дождя, ни от ветра она не пряталась и от калитки шла не спеша, покусывая сорванную по пути травинку.
– Вот бесчувственная! Дождь идет, а ее вроде и не касается! – ворчал, стоя на террасе, Никич и, не выдержав, прикрикнул: – Чего разгуливаешь? И так вся мокрая как мышь! Схватишь насморк или кашель, тогда возись с тобой!
– Это у тебя все насморки да кашли... – буркнула Динка и, войдя на крыльцо, встряхнулась, обдавая Никича фонтаном брызг.
– Стой, стой! Чтоб тебя мухи съели! Чего встряхиваешься, как кудлатка... Снимай с себя все мокрое. Не ходи в комнату – наследишь везде! Несуразница ты эдакая! – замахал на нее руками старик.
Динка встряхнулась еще раз и громко засмеялась. Это был первый смех после отъезда Леньки.
Из комнаты вышла Алина и велела сестре немедленно раздеться. Мышка принесла сухое платье, чулки... Динка переоделась и хотела уже идти в комнату, как калитка стукнула и Алина громко ахнула:
– Катя!
Катя, согнувшись под тяжестью узла и надвинув на лоб мокрый шарфик, с трудом шла по дорожке. Никич бросился к ней навстречу, за ним поспешила Алина... Мышка, не смея высунуться под дождь, ждала на крыльце... Только что переодетая и высушенная Динка стояла у перил и смотрела на подходившую тетку... Лицо у Кати было усталое, измученное.
– Назад? – спросил Никич, указывая на узел и взваливая его себе на спину.
– Костю увезли... сегодня ночью... – чужим, упавшим голосом сказала Катя.
Алина испуганно метнула глазами на Никича и, опустив голову, пошла рядом с Катей.
– Марина знает? – спросил Никич, подходя к террасе.
– Знает... Мы были вместе.
Они вошли на крыльцо; Никич положил на стол узел... Мышка бросилась к Кате, обхватила обеими руками ее мокрый жакетик. Катя нагнулась, обняла девочку.
Наступило тягостное молчание...
Никич закашлялся.
– Д-да... вот так... значит... Без суда и следствия... – пробормотал он.
Катя выпрямилась, блеснула зелеными глазами.
– По высочайшему повелению... В Тобольскую тюрьму... Как государственного преступника!.. – отрывисто, с ядовитой усмешкой и ненавистью сказала она.
Алина, прижав к груди руки, большими остановившимися глазами смотрела на тетку. Динка вспомнила, как ласково прощался с ней Костя...