Марина посмотрела на притихших сестер.
– Брат ее мужа оказался очень хорошим человеком, он устроил Алину в знакомую семью, нашел ей работу. Сейчас они оба ведут очень ответственную подпольную работу. Алина пишет, что наконец она нашла то, что ей было нужно…
Марина вытащила из сумочки мятый конвертик.
– Вот как заканчивает она свое письмо: «Мамочка, скажи папе и сестрам, что я снова Арсеньева…»
Долго, долго сидит на крылечке мать со своими детьми.
Уже все новости и лесные тайны доложены Марине: и о панских коровах, и о злобных кулаках Матюшкиных… И все еще не рассказано самое главное – то, о чем узнала и услышала Марина от своих товарищей-самарцев, от приезжих из Питера рабочих Путиловского завода.
– Приезжал Иван. Помните Васиного друга? Он и сейчас работает на Путиловском вместе со старшим братом. Питерские рабочие уверены, что революция начнется именно в этом городе. Иван говорил, что там все время проходят забастовки, народ не может забыть Кровавого воскресенья… Рабочие держат непрерывную связь с харьковскими рабочими и с другими… В общем, Иван много интересного рассказал… Ну, на фронте вы знаете, как дела идут. Говорят, что среди солдат часто вспыхивают возмущения… Во дворце вообще потеряли голову. Царица во все вмешивается, сама назначает министров из числа своих приближенных, царь, по слухам, находится в полной растерянности, а тут еще в Питере начался настоящий голод… Одним словом, под троном дрожит земля, – торжественно закончила Марина и тут же озабоченно спросила Леню: – А что у нас? Мне передавали, что к нам на хутор должен приехать железнодорожник и привезти шрифт, необходимо возможно скорее наладить выпуск рабочего листка. Ты не узнавал, почему этого железнодорожника до сих пор нет?
– Я узнавал, но из Шепетовки никого не было. Надо было б связаться с Гафуровым, – смущенно ответил Леня, почувствовав строгие нотки в голосе матери.
– С Гафуровым? – сморщила лоб Марина. – Это же фамилия нашего Малайки…
– Ой, мама! Ты же не знаешь, что они нашлись! Нашлись, нашлись Лина и Малайка! – громко зашептала Динка. – Ты понимаешь, он теперь такой важный, наш Малайка… Вот пусть Леня расскажет!..
И снова начались бесконечные рассказы, надежды и предположения. Прервала этот разговор Марьяна: она принесла горячий борщ, гречневые лепешки, молоко… Выкладывая все это на стол и целуя Марину, Марьяна сообщила, что Ефим, мабуть, не придет, бо его вызвал Дмитро, там чего-то случилось на селе с солдатом.
– Не знаю уж, чего там, только без моего Ефима нигде не обходится, зараз люди бегут к нему, – с гордостью добавила Марьяна и, собрав пустые горшки, ушла.
Обед показался Динке особенно вкусным. За столом все время чувствовалось присутствие матери. Никто не ломал хлеб, не вырезал себе румяную корочку, тарелки не летели из конца в конец, было уютно, чисто и тихо. От усталости и множества впечатлений у Марины слипались глаза.
– Маме нужно отдохнуть с дороги, – сказала Мышка.
– Сейчас все приляжем и отдохнем, – согласилась Марина.
После обеда Динка забралась к маме на кровать.
– Ну, так что же с Хохолком? – тихо спросила Марина. – Сказала ты ему вашу новость? Может быть, напрасно?
– Нет, мама, если бы я не сказала, он бы еще больше страдал. Я не хотела унижать его страданием.
– Разве страдание унижает? Конечно, ему нелегко лишиться своей подружки, но он еще мальчик. А вообще мне кажется, ты слишком поторопилась, Диночка.
– Так было надо, мама… Когда человек страдает, все его жалеют, а жалость унижает, она всегда унижает. Я не хотела этого, мама. Пусть лучше он уйдет. Когда у человека большое горе, он должен быть один…
– Не знаю, мне кажется, что в горе необходимы друзья, – сказала Марина.
– Нет-нет… Жалость унижает… Хохолок один, но он знает, что я с ним. Он знает, что каждую минуту я думаю о нем… Не будем больше говорить об этом, мама.
Марина крепко обняла дочку. Она не могла еще решить, правильно или неправильно поступила Динка.
«Не всякий может так рубить с плеча…» – подумала она, закрывая глаза.
Ефим пришел только поздно вечером.
– Где это вы пропадаете, Ефим? – спросила, поздоровавшись, Марина.
– Да пришлось на село сходить. Просят люди, ничего не поделаешь, – скручивая цигарку, сказал Ефим.
– А что же там такое? – заинтересовалась Марина. Ефим помял в пальцах тугую цигарку.
– Да злобятся кулаки, нет от них спокоя. И все из-за этих панских коров. Вчера забежал ко мне Дмитро. «Идите, дядько Ефим, солдата выручать». А тут у них такое дело получилось. Выгнала Ульянка корову пастись за околицу. Ну, пасет вдоль дороги, а Матюшкин Федор послал батрака Прошку. «Займи, – говорит, – Ульянкину корову, она в мой огород лазила». Ну, Прошка за корову, а Ульянка подняла крик. Сбежались бабы. И солдат тут, Ничипор Иванович, как раз у Горпины дижку чинил. Схватил он свои костыли и пошкандыбал на этот крик. А Матюшкин уже ворота открыл, чтоб Ульянкину корову, значит, в свой двор завести. Ну, Прошка ведет, а бабы отымают. Вмешался тут и солдат, отогнал Прошку костылем. Бабы за корову да бежать, а Матюшкин – на солдата. Ну конечно, человек безногий, а тут на помощь Федору и брат Семен прибежал. Втащили они этого солдата к себе во двор и давай его костить: ты, говорит, такой-сякой, дезертир, у нас, говорят, свидетели есть, как ты новобранцев против войны подучал, ты, говорят, против царя и отечества агитацию ведешь, мы на тебя в полицию донесем… Ну и пошло слово за слово. Солдат, конечно, не сробел да на них: «Ваше, – говорит, – поганое племя напрочь истреблять нужно!» Да батрака Прошку начал стыдить. Ну, заперли они его в сарай, а бабы – ко мне. И Дмитро прибежал. Ничипор-то у Дмитро в хате живет, и дружатся они очень. Ну, пришлось собрать кой-кого из мужиков; бабы тоже избегли. А Матюшкины заперли ворота, и конец! «Мы, – говорят, – вашего солдата зараз в полицию предоставим». А Семен уже и лошадь запряг. Ну ладно. Отошли мы с мужиками и бабам велели разойтись. А как только посадили они солдата на бричку да открыли ворота, мы – во двор. Обкружили тую бричку, отбили солдата. А Матюшкины мимо нас да в полицию! Вот и думай, куда теперь солдата девать. К Дмитро нельзя, потому Матюшкины знают, где солдат квартирует. В селе тоже оставить нельзя. Ну, взял я его пока в свою хату, но у меня тоже небезопасно. И так бросить нельзя… Ведь полиция заберет, Матюшкины сунут кому надо гроши, вот и пропал солдат, загонят в тюрьму, да еще изобьют калеку…
Ефим глубоко затянулся и покачал головой:
– У меня Марьяна голосит: ты, говорит, из-за чужих людей и сам пропадешь. А мне совесть не дозволяет бросить человека в беде. Вот и думай, как быть…
– Думать-то нечего, – сказала Марина. – Давайте его к нам, а потом сообразим что-нибудь. Ведите сейчас, Ефим, вечером никто не увидит. Мы его накормим – и на чердак спать. К нам полиция не придет!