Тогда наш канонир прицелился из мушкета, но мушкет дал осечку — и Оливер был убит на месте. Генерал, сохранивший хладнокровие, отдал приказ чаще и быстрее переменять места, наступая на врага и защищаясь щитом, кто его имел, а сам, взяв из рук канонира мушкет, уложил на месте зачинщика ссоры. Кишки вывалились у него из живота, и он заревел так страшно, как могут реветь разве что десять быков вместе взятые. Пыл нападавших сразу остыл, и, несмотря на то, что со всех сторон из лесов показались их соплеменники, они предпочли бежать. Озабоченный раной бедного Уинтери, генерал поспешил вместо преследования [туземцев] перевезти раненого на корабль, но тот не прожил и двух дней. На следующее утро наши люди вернулись на берег за телом убитого канонира. Оно лежало на том же месте, где было оставлено, но в правом глазу торчала стрела и с одной ноги были сняты чулок и башмак; шапка также была унесена.
Магеллан был не совсем не прав, называя туземцев именем великанов, потому что они действительно отличаются от обычных людей ростом, плотностью сложения, силой и зычностью голоса. И тем не менее они вовсе не те чудовища, как о них рассказывали. Есть англичане, которые не уступят ростом самому высокому из них. Должно быть, испанцам не приходило в голову, что в эти места могут явиться англичане и опровергнуть их ложь.
Но несомненно то, что испанская жестокость по отношению к туземцам ожесточила их, и в нашем лице они мстили за гибель своих сородичей. Память о Магеллане не исчезла среди них, хотя с того времени прошло больше полустолетия. Действительно, во время только что описанного столкновения один из индейцев, настроенный враждебно, отойдя на некоторое расстояние и считая себя там в полной безопасности, крикнул нашим офицерам, которых принял за Магеллана и его спутников: „Магеллан, это моя земля!“ Во всяком случае, это было наше единственное столкновение с ними. Еще два месяца после того мы оставались в их краю в полном мире с ними».
Стычка с патагонцами, завершившаяся пролитием крови и смертью двух участников экспедиции, оказалась лишь прелюдией к еще одному трагическому событию. Речь идет о суде над Томасом Даути и его казни. «Среди офицеров, совершавших плавание в нашей эскадре, — сообщается в компиляции племянника Дрейка, — большим доверием и расположением генерала пользовался Томас Даути — человек способный, вдумчивый и хорошо образованный, знавший, например, и греческий, и древнееврейский языки. Генерал давал ему полную свободу, посвящал во все планы, выделял на первое место во всех собраниях, назначал своим заместителем на время своего отсутствия. Правда, еще в Плимуте перед отплытием его предупреждали насчет честолюбивых замыслов Даути, что будто он считает себя наравне с генералом и главным вдохновителем самой идеи предстоявшего путешествия и что от такого человека можно ожидать очень больших неприятностей. Но генерал тогда не придал значения неопределенным слухам и намекам, считая их порождением зависти и интриг. Он даже удвоил свое доверие и расположение к Даути и сердился, когда и потом, во время путешествия, те или иные из подчиненных пытались… открыть глаза командиру на подготовлявшийся среди экипажа мятеж.
Но в конце концов и ему кое-что стало казаться подозрительным в способном и исполнительном офицере. Слухи становились настойчивее, жалобы — чаще. Пора было разобраться в них и либо дать им веру, либо заставить умолкнуть. Генерал установил за ним строгий надзор, а затем, созвав всех офицеров, изложил им все, что знал или слышал о Даути, передал им и о своей любви к нему и просил всех высказаться. В собрании потребовали доказательств предъявлявшегося тяжкого обвинения — в подстрекательстве к бунту против генерала. Доказательства были даны, и такие веские и убедительные, что, когда сам обвиняемый был введен и выслушал их, он не мог отпираться и, пораженный раскаянием, признал, что заслуживает многократной смерти, так как составлял заговор не против врага, а против друга».
Данный пассаж рисует явно искаженную картину происшедшего. Перед тем как начать судебный процесс, Дрейк выдвинул против Даути обвинение «в отравлении графа Эссекса». Доказать это абсурдное обвинение было практически невозможно, но генерал и не стремился к этому — ему важно было очернить Томаса Даути любыми возможными способами, внушить присутствующим, что обвиняемый — беспринципный, жестокий и коварный преступник, не заслуживающий снисходительного к себе отношения.
Распорядителем в суде был назначен Джон Уинтер — один из друзей Даути. Но поскольку большинство судей составляли сторонники Дрейка, было ясно, что вердикт вынесут не в пользу обвиняемого. Капитан Джон Томас громко зачитал пункты обвинительного заключения, составленного на основании показаний Брюэра, Брайта и других недругов Даути. Помимо обвинений в отравлении графа Эссекса, колдовстве и дружбе с дьяволом Даути обвинялся в попытках сорвать экспедицию (в частности, ему припомнили гневную вспышку против Сэроколда на «Суоне», где он содержался в заключении; настойчивое желание выяснить, кто возглавит экспедицию, если с Дрейком «что-нибудь случится», и намерение привлечь к мятежу 12 человек); в возведении напраслины на Дрейка; в упорном отстаивании своей невиновности; в утверждении, что он познакомил Дрейка с графом Эссексом; в угрозах разобраться со своими мучителями после возвращения в Англию; в попытках подкупа участников экспедиции; в заявлении, что Дрейк еще будет стыдиться самого себя; в утверждении, что лорд Берли возьмет его к себе своим секретарем.
По большинству обвинений свидетельствовали одни и те же люди: Джон Сэроколд, Джон Честер, Эманюэл Уоткинс, Грегори Кэри и, как ни странно, Фрэнсис Флетчер. Три пункта были засвидетельствованы тремя десятками людей. Даути, очевидно, не смог опровергнуть большинство из этих обвинений. Общее возмущение присутствующих, кажется, вызвала угроза Даути отомстить тем, кто свидетельствовал против него, после их возвращения в Англию. Масла в огонь подлило также неосторожное признание обвиняемого в том, что еще до отплытия экспедиции он сообщил об истинных намерениях Дрейка лорду Берли. Из этого вытекало, что он мог быть не только шпионом лорда-канцлера, но и саботажником, в задание которого входил срыв всего предприятия, санкционированного королевой.
«Все, слышавшие [это] признание, были тяжко поражены, особенно его друзья, — читаем в „Экспедиции вокруг света“. — Но больше всех был огорчен сам генерал, который, не будучи в силах это скрыть, поспешил удалиться. Уходя, он потребовал от собрания разобраться во всех обстоятельствах дела и вынести нелицеприятный приговор, так как потом придется нести ответственность за этот суд перед государыней и Богом».
Даути и его друзья считали готовившуюся расправу незаконной. Обвиняемый, понимая, что Дрейк жаждет расправиться с ним, готов был признать все свои «преступления», если генерал гарантирует ему жизнь. Но Дрейк прекрасно понимал, что если Даути вернется в Англию живым, там все обвинения против него будут признаны недоказанными, а признания, сделанные по принуждению, недействительными, и поэтому настаивал на немедленном голосовании.
Леонард Вайкери, назначенный одним из судей, попробовал возражать. Он заявил генералу, что суд не правомочен решать вопрос о лишении Томаса Даути жизни.