Статисты, нелепые и смешные в своем непрофессионализме, недостойные даже прислуживать у подмостков арены, быть даже пищей храмовых рабов, единственное назначение которых было оттенять своей смертью перерывы между выступлениями. Недостойные кровавого причастия и изысканных ласк, напоенных первородной тьмой лезвий. Умирающие из-за какой-то жадности и спеси… твари, не успевающие даже защититься, визжащие от волн ужаса, испускаемых ими же самими. Мусор… Мусор, в окружении которого был вынужден распуститься Saaarin mi shasin saa – «Цветок кровавой боли», роняющий свои лепестки на недостойное его прикосновений окружение. Ведь для завывающей от страха команды пиратской шхуны, укутанная проблесками стали и шлейфом ниспадающего кровавого тумана, танцевала сама «Дева Боли», четверть века выживавшая в сакральных кровавых танцах в честь своей недоброй… Совсем недоброй богини…
Коридоры, длинные и извилистые коридоры и закутки, внезапно заполнившиеся ставшей материальной тьмой… Полумрак трюмов, разрезаемый лезвиями просачивающегося сквозь обрешетку и иллюминаторы света и ставшая вдруг скользкой от соленых брызг палуба… соленых темно-бордовых брызг застывающей на беспощадном тропическом солнце крови…
Пронзительное верещание вжавшегося в мачту китайчонка, вздрагивающего от криков уже слетающихся на пир чаек и влажного ощущения мокрого нижнего белья… Скомканное выступление, заставляющее ныть фантомные следы от змееголовых кнутов старших жриц и содрогаться от предчувствия, от звучащего только в твоей голове сухого шороха паучьих лап, волной накатывающегося на колеблющиеся бастионы разума, заставляя окружающее быть нереальным, несбыточным… Сном… Тихим, до странного безмятежно-затянувшимся преддверием кошмара. Заставляя стискивать зубы усилием воли и остатками самоконтроля сдерживать рвущийся наружу крик ужаса перед неизбежным наказанием за испорченное выступление. За то, что лепестки Saaarin mi shasin saa распускались недостаточно утонченно, мазки крови жирноваты, и потеки застывающих красок боли больше напоминают каракули аколита…
«Ведь ты же исправишься, wanre? Phlith ul-ilindith wanre? Ты же не заставишь старшую жрицу стыдиться достижений своей дочери? А? Никчемное светлое отродье!»
– Ну… Черт тебя побери! – со странной интонацией в голосе произнесла монашка, пораженная открывшимся зрелищем, и покрытая кровью богиня, стоявшая в нескольких шагах перед ней, буквально сложилась, лишившись поддерживающего ее стального стержня воли. Но несмотря на поглотившее ее отчаяние, видимое даже невооруженным взглядом, уже на одних инстинктах поставившая слабый магический щит, окруживший ее фигуру легким мерцанием.
Инельду тут же пронзил острый приступ паранойи, свойственной всем темным эльфам в тот момент, когда у них за спиной оказывается не слишком-то надежный товарищ по оружию. В ее руке словно сама по себе возникла плеть из тьмы, сочащаяся ядовито-зелеными каплями энергий гнили, хаоса и распада. Возможно, жизненный пусть сестры Анны и оборвался бы в этот момент. Однако монашка, видимо на одних инстинктах, поступила точно так же, как настоящая дроу. Метким выстрелом добила пытающегося сломать своей спиной мачту китайчонка, расплескав его мозги пулей из «беретты» на и так-то загаженную донельзя шхуну. То есть подтвердила свой статус временного не-врага в глазах впавшей в какое-то странное созерцательно-философское состояние и словно помолодевшей душевно дроу.
– Что это было? – осторожно спросила девушка, не спеша убирать оружие, но и не наводя его на Инельду.
– Да так… – В сознании дочери подземелий, внезапно давшем изрядную трещину, забрезжили мысли, что происходит нечто донельзя странное. А значит, по умолчанию опасное. И надо бы скорее скрыться дома или по крайней мере у тех, кому задешево продавать ее нет нужды. – Потанцевала немножко. Юность вспомнила.
– А я-то думала, это мне не повезло с детством, подруга, – хрипло выдохнула представительница людского племени, косясь одним глазом на брызги крови и, видимо, понимая, что форма их не случайна.
– И вообще мне нехорошо. Странно себя чувствую. Хочу убивать, будто снова стала девяностолетней соплячкой. И ты мне больше не нравишься. – На разум дроу начала накатывать чернота. С каждой последующей фразой речь Инельды становилась все неразборчивее и односложнее. – Я ведь вообще людей не люблю. И эльфов тоже… Даже под грибным соусом. И танцевать было здорово… Давно не танцевала. А сегодня в том клубе изрядно повеселилась, дрыгая задницей. И сейчас тоже хорошо. Весело.
Монашка сглотнула. Ее пальцы на курках напряглись.
– Так… – На последних проблесках интеллекта глава гильдии убийц сделала жест рукой, и кончик плети в ее руке слегка хлестнул сестру Анну по плечу, испепелив одежду и оставив в месте удара темно-фиолетовую печать, похожую на паука, сидящего в центре паутины. Ответный выстрел магическая защита приняла на себя, отбросив в сторону пулю, каких-то считаных сантиметров не доставшую до лба дроу.
– Что ты сделала, тварь?! – сорвалась на смесь визга и рычания, словно рассерженная гиена, обитательница монастыря.
– Я поставила на тебя печать глупого раба, – сонным заплетающимся голосом промурлыкала Инельда, сначала садясь на перепачканную кровью палубу, а потом и ложась на нее. – Будешь перечить – и твои кости, проткнув мясо, вылезут наружу. Но только после того, как расплавится и слезет кожа. Умру – то же самое. А теперь доставь меня к гостинице…
Тихий стук, с которым покрытая капельками крови голова безвольно откинулась на доски палубы, прозвучал необычно громко.
– О господни сиськи! – Сестра Анна богохульствовала, не замечая этого, и терла светящуюся татуировку на своем теле. – Никогда! Никогда больше не буду никому подсыпать наркоту в виски! Никогда!
Влажный метроном падающих капель, серые щупальца порохового дыма, затянувшие внутренности трюмного помещения покачивающейся на мертвой зыби лайбы. Шелест волн и крики кружащихся где-то там, в вышине, под лучами ненавистного солнца, чаек…
Все это лишь аккомпанемент тишине. Мертвой тишине… той самой, что наступает внезапно, подобно выстрелу, и длится бесконечность за бесконечностью… А все эти звуки проходят где-то там, снаружи, не задевая скованного пеленой усталости разума, все еще находящегося под воздействием фуги ярости, наполненной туманом страсти и щедро покрытой пенкой кроваво-алого наслаждения…
Шелест волн и это убаюкивающее покачивание, полоски солнечного света, медленно крадущиеся по доскам настила, то тут, то там отражаясь в темных влажных зеркалах начинающей сворачиваться крови… Неудержимая дрожь сбитых пальцев, находящаяся за гранью сознания, за гранью ощущений боль истерзанного тела…
Спокойствие…
Удивительным и внушающим почтение к личностям героев нашего времени остается тот факт, что не только сам император, но и все его ближайшее окружение всегда находило возможность решить миром почти любую проблему. Пусть даже иногда для этого и требовались повышенные расходы и долгие переговоры.
(Выдержка из краткой биографии императора Аксимилиана Первого. Том пятый)