ДАРНТОН: «Должно быть, ненавидит надменного племянника герцога…»
БОЛТУНЬЯ: «Много раз я собственными ушами слышала, как он навеселе говорил, что ему хочется выдавить кишки племянника, а потом ими же и придушить».
ДАРНТОН: «Наверное, ему тошно видеть, что все права перешли к младшему брату, и понимать, что его вышвырнул какой-то поскребыш, как это сделал Исав. Точно, он его ненавидит. Несомненно так. Именно поэтому говорят, что именно он… в ту ночь на Смитфилд… выстрелил в него…»
Болтунья потерла свой нос большим пальцем и хитро прищурилась.
В этот момент я нечаянно прошуршал газетой, известив дам о своем присутствии.
Миссис Дарнтон осведомилась, что я намерен купить, и когда я сказал «крысиный яд», то взглянула на меня так, словно думала, будто я намерен уморить им всю деревню. Не сводя с меня глаз, она крикнула:
– Сьюки!
В тот же миг из глубины ее владений вынырнуло маленькое, забитое, бесцветное, словно застиранное полотенце, существо. Оно горбилось, глаза испуганно бегали. Мисс Дарнтон рявкнула: «Крысиный яд!» Существо метнулось в темный угол магазина и вернулось с маленьким кувшинчиком.
Я также купил небольшую коробочку медовых и коричных цукатов, чтобы заполучить доверие Бетси.
Памятка: ВСТУПИТЕЛЬНЫЙ БАЛАНС: 10 ш. 1 1/2 п. (от мамы) 1 цент 6 п. РАСХОД: покупки для мамы: (11 п.) и цукаты (4 п..) ОБЩИЙ РАСХОД: 1 ш. 3 п. ИТОГО: 10 ш. 4 1/2 п. (в итоге я должен маме: 7 п. САЛЬДО: 9 ш. 9 1/2 п.
* * *
Должно быть, я недопонял. Как может человек лишиться наследства из-за своего младшего брата? Бессмыслица.
Половина шестого
Какой же я слепой глупец!
Сегодня днем я пошел на Монумент Хилл и повстречал сестер Куэнс, прогуливающихся по дорожке в своих модных ботиночках.
Излюбленными темами Гвиневер были платья, приемы и, конечно же, бал. Вечно этот ужасный бал.
Ее болтовня утомила даже Энид, и она наконец-то выпалила:
– Придержи язык, и пошли.
Гвиневер ехидно заметила:
– Злишься потому, что Уиллоуби не заходит к нам уже сто лет.
– Кто такой Уиллоуби? – спросил я.
Они удивленно посмотрели на меня.
– Конечно, мистер Давенант Боргойн, – сказала младшенькая.
– Я думал, что его имя Давенант.
Энид впервые обратилась ко мне напрямую:
– Вы ошибаетесь. Полное имя Уиллоуби Джеральд Давенант Боргойн. – Этот длинный ряд имен она произнесла с видом его владелицы. Потом добавила: – Уиллоуби его называют только самые близкие люди.
Именно это имя произнесла мама, когда я внезапно появился перед ней в буфетной. Подозрения подтвердились! Мужчина, с которым я видел Эффи вчера, действительно Давенант Боргойн. Евфимия с ним встречается, и это известно всем. Стало быть, ее честь опорочена.
Должно быть, в тот день, когда я приехал домой, его ждали в гости. Именно поэтому Евфимия нарядилась к обеду и вышла под дождь, чтобы предупредить любовника не входить в дом.
Гвиневер изучала мое лицо.
– Похоже, вы удивлены, мистер Шенстоун. Вы слышали, что кто-то говорил об Уиллоуби? Или о его жилище на Хилл-стрит?
В этот момент Энид издала какой-то странный звук. Я не сразу распознал в нем смех.
Люди много говорят о любви с первого взгляда, но ничтожно мало сказано о том, что можно разлюбить с первого взгляда.
Это был как раз такой случай. Глядя в их лица, сияющие торжествующей злобой, я вдруг понял суть того, о чем они говорили вчера. Про девушку, которую заметили поздно вечером выходящей из жилища джентльмена. В ответ мне захотелось сказать что-то хлесткое этим наглым девицам. Я произнес:
– Потрясен, что вы сплетничаете о частной жизни людей.
– Не такой уж частный случай. Девушка хотела породниться со знатным господином. Вот и завлекла его в ловушку. Решила захомутать джентльмена и надеялась скомпрометировать, чтобы он был вынужден жениться на ней.
Я сказал:
– Отлично вас понял. Она рассчитывала на его благородство, а у него такового не оказалось.
Девушек это позабавило, но потом Энид с негодованием произнесла:
– Он проигнорировал шантаж бесстыдной авантюристки.
Энид не просто глумлива, она еще и глупа. Хуже ли это ума и коварности ее сестры?
Она отвернулась, и девушки ушли не попрощавшись.
Шесть часов
Возможно, я никогда больше ни с кем из них не заговорю. И, надеюсь, не изменю своей решимости. Как я мог думать, что Энид мне интересна? Она смеется надо мной. Как я ошибся. Какой я дурак. Холодное и бессердечное создание. Эта тонкогубая улыбка, когда они с сестрицей пытались уязвить меня. Бессердечная злюка.
Четверть седьмого
Сердце мое очерствело, цветы любви увяли. Я больше не способен любить.
Половина седьмого
Нашел возможность сунуть в руку Бетси подарочек из магазина. Она удивилась, и, думаю, ей понравилось. Я прошептал:
– Поговорим позднее.
Семь часов
Только что Эффи прошла за мной и втолкнула меня в сырую старую столовую в дальней части дома, сказав:
– Я точно знаю, чего ты добиваешься.
Я удивился:
– О чем ты?
– Там у себя наверху. Это отвратительно, какой мерзостью ты там занимаешься. И если завтра или в понедельник не уедешь, то все расскажу маме.
Я ответил, что понятия не имею, на что она намекает.
Сестра наклонилась так близко, что я почувствовал ее дыхание у себя на щеке. Она сказала:
– Когда матушка узнает, ей будет ужасно больно, но тебе же все безразлично, не так ли?
– Хочешь, чтобы я ушел, а ты продолжила свое возмутительное распутство, – ответил я, протиснулся мимо нее и выбежал из комнаты.
Половина восьмого
Ужас, ужас. Никогда не видел маму такой расстроенной, настолько неспособной справиться со своими чувствами.
Около часа тому назад она завела меня в гостиную. Они с Евфимией пытались согреться у камина, где еле теплились три куска угля. Было видно, как сильно она расстроена. Показав мне письмо, которое я видел за завтраком, матушка сказала, что оно пришло от дяди Томаса утром и что ему сообщили о моем отчислении за «грубый проступок».
Не успел я открыть рот, как заговорила Евфимия:
– Тебя отчислили не за провал на экзаменах, а из-за долгов, не так ли? За какие-то двадцать фунтов не отчисляют.
Пришлось сознаться, что, в общем, я задолжал семьдесят фунтов.
Мама ахнула.