– У мистера Давенанта Боргойна преимущество в целых три дюйма.
Я сразу подумал о высоком человеке, которого встретил во вторник.
Минуту спустя Гвиневер заговорила о принципах, какими руководствуется ее мать, когда продает билеты.
– Никаких гувернанток, – говорит мама.
Энид кивнула и сказала:
– Только леди.
Гвиневер сдвинула брови, словно оказалась искренне озадачена.
– А что думаете вы, мисс Биттлстоун? Можно ли считать за леди женщину, работающую по найму? Мама говорит, что нет.
– Весьма уважаю мнение вашей мамы, но леди – та, кто ведет себя соответственно.
Гвиневер сделала вид, что сильно задумалась, и спросила:
– Мисс Биттлстоун, может ли незамужняя женщина вести себя не совсем пристойно и при этом считаться леди?
– Э-э-э, – задумчиво произнесла престарелая леди. – Это зависит от многого.
– Предположим, что девушку видели выходящей из дома мужчины в десять часов вечера, – продолжила Гвиневер. – А дом находится, скажем, в городе на Хилл Стрит, где, как известно, проживают несколько неженатых мужчин…
– Ты говоришь о нумерах для холостяков? – вскрикнула старушка.
– Да, мисс Биттлстоун, – сказала Гвиневер с видом самой невинности.
– Мое милое дитя! Ни одна порядочная женщина не пережила бы такого позора.
Старушка рассерженно забормотала что-то и поспешила увести своих подопечных. На этом мы расстались, а я пошел дальше. Маленькая сплетница была капризной и жеманной одновременно. Никаких сомнений, что она станет отчаянной кокеткой.
Потом я увидел вдали двоих – мужчину и женщину. Мужчина был очень высокого роста. Женщиной, как выяснилось, когда я подошел ближе, оказалась моя сестра. Было видно, что они идут рука об руку и смеются. Временами их головы сближались, и они замирали на несколько мгновений.
Подобраться ближе я не мог, потому что пройти незамеченным через открытое пространство было невозможно. Но перед тем как я сумел окольным путем приблизиться к ним, спустились сумерки и скрыли влюбленных от меня.
Как всегда, Евфимия не задумывается о том, что может опозорить семью. Она никогда не учитывает чувства других. Папа разрешал ей делать все, что вздумается. Меня бил за малейшую провинность, а ей прощал серьезные проступки. Но, кажется, она просто не думает о том, что делает. Девушка, воспитанная в холе и заботе, едва ли может трезво взглянуть на эту ситуацию. Если бы она видела и слышала то, что видел и слышал я в Кембридже, то осознала бы, что попала в очень трудное положение.
Семь часов
Пару часов тому назад произошло нечто странное. Я пошел на кухню, поискать Бетси, и увидел, как мисс Ясс раскладывает на столе какие-то травы. Я спросил, что это, и она сказала:
– Пижма и болотная мята.
Я сказал, что не слышал про их использование в кулинарии, а она ответила:
– Смотря что готовить, верно?
* * *
Сегодня рано утром в гостиной я внезапно повернулся и увидел, что Евфимия смотрит на меня с откровенным отвращением. Никогда не сталкивался с такой открытой неприязнью. Что бы это значило?
Одиннадцать часов вечера
Неприятная сцена после обеда. Выпив кофе, мы перешли в гостиную, и Эффи начала барабанить по пианино, постоянно жалуясь, что для игры у нее слишком замерзли руки и что инструмент совершенно расстроен. Ну что же, мы сами лишили себя возможности играть на отличном пианино, отвернувшись от миссис Пейтресс.
Я сел на диван рядом с мамой и открыл книгу, а она занялась вышиванием. Евфимия играла все громче и громче, наконец я вышел из себя и почти закричал на нее:
– Под твой грохот невозможно читать.
Какая же она эгоистка! Ради своего удовольствия готова забыть про всех остальных.
– Можешь подняться и читать у себя в комнате, – сказала сестра. – Ты проводишь там немало времени. Одному небу известно, чем ты занимаешься.
При этих словах она многозначительно посмотрела на меня.
– Ты слишком много читаешь, – пробормотала мама. С губы у нее свисала нитка, и она была похожа на хорька с мышью в зубах. – Ты совсем как твой отец, он тоже вечно сидел, уткнувшись носом в книгу.
В редкие дни, подумал я, когда был дома и трезвый.
Потом Евфимия сказала:
– Ричард, люди гораздо интереснее книг… Их нельзя поставить на полку, когда надоест.
– Никогда не считал людей неинтересными. Наоборот, они всегда казались мне удивительными и такими разными, что я люблю, уединившись с книгой, неспешно наслаждаться историями их жизней, – ответил я.
– Все с тобой ясно! Ты считаешь, что люди созданы для твоей пользы, – сказала сестра.
– Смешно. Это ведь именно тебя интересует в людях только то, что они могут дать.
Мама упрекнула меня, не выпуская изо рта нитки.
Мои слова задели Евфимию.
– Это ложь. Люди стараются для меня потому, что я им нравлюсь, и потому, что сами этого хотят. А кто захочет сделать что-нибудь для тебя?
– Думаешь, меня не любят?
– Если вы собираетесь ругаться, то я пошла спать, – произнесла мама.
– Я не хочу ссориться, брат первый начал.
– Эффи, ты ведешь себя как маленькая. Я и прежде говорила, скажу и теперь, что ты старше Ричарда и должна быть более сдержанной.
Евфимия съязвила:
– Скажешь ли ты это, когда мне исполнится пятьдесят, а ему сорок семь?
– К тому времени меня уже на свете не будет, – поморщилась мама.
– Ты меня всегда наказываешь строже потому, что Ричард младше.
– Неправда, – сказала мама.
– Ты всегда хотела, чтобы я была мальчиком, потому что так желал папа, а ты во всем потакала ему.
– Полная ерунда! – воскликнула мама, все еще держа иголку в руке, при этом очки сползли ей на нос. – Ты всегда была любимицей отца, даже когда родился Ричард.
– А тебе ведь не нравилось?
Мама вздрогнула и произнесла:
– Что ты имеешь в виду?
– Ты ревновала и всегда пыталась встрять между мной и папой. Ты завидовала его вниманию ко мне.
Мама зажала руками уши и, когда Евфимия замолчала, медленно встала, уронив пяльцы на пол. Она произнесла:
– Не желаю, чтобы со мной разговаривали в таком тоне. – Матушка медленно подошла к двери и обернулась. – Если бы отец был жив, ты бы не осмелилась так говорить с матерью.
Потом она вышла из комнаты.
– Как жестоко с твоей стороны. Неужели не видишь, сколько боли ты причинила ей? – сказал я.