Теперь нужно приклеить хвостовое оперение – мелкие детальки…
Наконец последняя деталь приклеена и сохнет. У моего планера есть даже собственный регистрационный номер. «Ноябрь. Девять. Пять. Два. Эхо. Чарли».
«Эхо Чарли».
Смотрю в окно – уже темнеет. Поздно. Первым делом думаю, как покажу модельку Ане.
Нет больше Аны.
Скрипнув зубами, потягиваюсь; спина затекла. Медленно поднимаюсь со стула… оказывается, я весь день ничего не ел и не пил, в голове шумит.
Чувствую себя дерьмово.
Беру телефон – а вдруг она звонила? Увы, лишь текстовое сообщение от Андреа:
«Ужин ТПП отменила.
Надеюсь, все в порядке.
А»
Телефон вдруг звонит. Сердце тут же начинает колотиться, а потом замирает… Это Елена.
– Привет. – Я даже не пытаюсь скрыть разочарования.
– Кристиан, кто так здоровается? Что тебя гложет? – упрекает она.
Я смотрю в окно. Над Сиэтлом сумерки. Интересно, что сейчас делает Ана… Не хочу рассказывать Елене, что случилось; не хочу произносить все это вслух и превращать в реальность.
– Кристиан? Что-то произошло?
– Она от меня ушла, – выдавливаю я.
– О… – Елена удивлена. – Мне приехать?
– Нет.
Она делает глубокий вдох:
– Такая жизнь не для всех.
– Знаю.
– Да, Кристиан, настроение у тебя дерьмовое. Хочешь, сходим поужинать?
– Нет.
– Сейчас приеду.
– Не надо, из меня сейчас плохой собеседник. Я устал и хочу побыть один. Позвоню на неделе.
– Кристиан… все к лучшему.
– Я знаю. Пока.
Отключаюсь. Не хочу с ней разговаривать. Это она уговорила меня слетать в Саванну; может, она и о неминуемом разрыве догадывалась. Сердито взглянув на телефон, швыряю его на стол и отправляюсь на поиски еды и питья.
Изучаю содержимое холодильника.
Ничего не хочется.
В шкафчике обнаруживаю пакет сушек. Открываю и ем, одну за другой, стоя у окна. Стемнело, под дождем мерцают огоньки. Все идет своим чередом.
Забудь, Грей. Жизнь продолжается.
Таращусь в потолок спальни. Не спится. Меня терзает запах Аны, еще не выветрившийся из простыней. Накрываю лицо ее подушкой и вдыхаю ее аромат. Это и мука, и наслаждение; какое-то время я даже думаю об удушении.
Возьми себя в руки, Грей.
Прокручиваю в голове утренние события. Могло ли быть иначе? Как правило, я не анализирую минувшее – пустая трата сил, но сегодня ищу подсказки, чтобы понять, где я напортачил. Что бы я ни делал, мы все равно пришли бы к этому же тупику – утром ли, через неделю, через месяц или год. Пусть лучше теперь, пока я не причинил Ане еще больше боли.
Представляю, как она свернулась клубочком в своей кроватке. Не могу вообразить ее в новой квартире – там я так и не побывал, – зато мысленно рисую ту комнату в Ванкувере, где мы однажды вместе спали. Качаю головой; я много лет не спал так хорошо, как тогда. Третий час ночи; я пролежал так уже два часа, все думая, думая. Делаю глубокий вдох, еще раз пью ее запах, потом закрываю глаза.
Мамочка меня не видит. Стою прямо перед ней. А она не видит. Спит с открытыми глазами. Или заболела.
Слышу звон ключей. Он вернулся.
Убегаю, прячусь под столом на кухне. Машинки тут же, рядом.
Ба-бах! Подскакиваю от звука хлопнувшей двери.
Через щелку между пальцами вижу мамочку. Она поворачивает голову, замечает его. На нем огромные ботинки с сияющими пряжками. Он возвышается над мамой и орет. Бьет ее ремнем. Вставай! Вставай, конченая ты сволочь! Мамочка стонет.
Хватит. Не трогай мою маму. Не трогай мою маму.
Подбегаю к нему и бью, бью, бью… А он только смеется и отвешивает мне затрещину.
«Нет!» – вскрикивает мамочка.
Сволочь, конченая сволочь.
Мамочка вдруг делается очень маленькой. Совсем как я. И замолкает. Какая же ты сволочь. Какая же ты сволочь. Какая же ты сволочь.
Я под столом, зажмурился, заткнул руками уши. Тишина. Вижу, как ботинки с пряжками разворачиваются, топают в сторону кухни. Он идет, шлепая себя ремнем по бедру. Ищет меня. Наклоняется с кривой ухмылкой. От него несет куревом, выпивкой и всякой дрянью. Вот ты где, засранец.
Просыпаюсь от какого-то жуткого стона. Я весь взмок от пота, сердце колотится. Резко сажусь в постели.
Черт.
Этот страшный звук издал я сам.
Делаю глубокий вдох, силясь успокоиться, выкинуть из памяти вонь пота, дешевого бурбона, застарелого курева.
Какая же ты сволочь.
В голове звенят слова Аны. И его.
Дерьмо.
Я не смог помочь той скурившейся шлюхе. Я пытался. Господи, как я пытался.
Вот ты где, засранец.
Но Ане помочь я смог. Я ее отпустил.
Должен был отпустить. Ей ни к чему сидеть в дерьме.
На часах 3:30. Иду на кухню, выпиваю целый стакан воды, потом сажусь за пианино.
Снова резко просыпаюсь; уже светло, комнату заливает утреннее солнце. Мне снилась Ана – ее язык у меня во рту… мои пальцы у нее в волосах… восхитительное тело, руки вскинуты над головой…
Где она?
На какой-то сладкий миг я забываю все вчерашнее… потом воспоминания возвращаются.
Она ушла.
Черт.
Возбужденный от желания член – вот он, тут как тут. Впрочем, проблему вскоре решает воспоминание о ярких глазах, затуманенных болью и унижением.
Чувствую себя отвратительно, лежу на спине и, закинув руки за голову, пялюсь в потолок. Впереди целый день, и впервые за долгие годы я не знаю, куда себя деть. Опять смотрю на часы: уже 5:58.
А, черт, побегать, что ли?
Я бегу по тихой утренней Четвертой авеню, в ушах гремит Прокофьев, марш «Монтекки и Капулетти». Плохо мне: легкие горят, в голове стучит молоток, а изнутри гложет тупая и вездесущая боль утраты. От этой боли не сбежать, как ни старайся. Останавливаюсь – глотнуть драгоценного воздуха и переключить музыку. Нужно что-то… буйное. Точно, «Pump It» в исполнении «Black Eyed Peas».
Сам того не замечая, оказываюсь на Вайн-стрит, – безумие, конечно, но вдруг встречу Ану? Приближаюсь к ее улице, сердце бьется все быстрее, беспокойство нарастает. Мне бы только убедиться, что с ней все в порядке. Нет, вранье. Хочу ее увидеть.